Белоруссия. Июль – август 2023 года. День 6: Гродно. Часть 2

После Старого замка переходим в Новый замок, он в двух шагах через дорогу. Это тоже подразделение Гродненского государственного историко-археологического музея, и у этого здания не менее сложная история. Сразу бросается в глаза герб СССР на фронтоне здания, который подсказывает, что что-то здесь точно менялось в XX веке. И правда: в 1944 году здание сильно пострадало в ходе боевых действий и его пришлось восстанавливать. Сюда переехал областной комитет партии, отчего фронтон был украшен государственным гербом.

Считается, что дворец при восстановлении изменил свой стиль. Если при строительстве в 1737–1742 годах архитектор Карл Фридрих Пёппельман из Дрездена ориентировался на стандарты барокко, то советский архитектор Владимир Вараскин во второй половине 1940-х – начале 1950-х годов преобразовал здание в духе советского неоклассицизма. Так это или нет, сравнивайте сами:

«Новый замок» – это неофициальное название, которое закрепилось за зданием, потому что сюда из Старого замка переехала королевская резиденция. Так-то это именно дворец без каких-либо специфических замковых сооружений. После присоединения Гродно к Российской империи здесь был кадетский корпус и военный госпиталь.

Музейной функцией здание наделили в начале 1990-х годов, и есть подозрение, что примерно с тех пор никаких серьёзных изменений в экспозиции не было. Парадные интерьеры в музее можно не искать, залы выглядят приемлемо, но не ориентированы на стиль XVIII века, это просто областной краеведческий музей.

Черешчатые дубы 1871 года посадки (по центру) и 1893 года (справа) во дворике были свидетелями многих революционных изменений в жизни Нового замка.

Быть может, не менее интересные события застанет их младший товарищ, посаженный рядом в этом году в День Конституции? К сожалению, не разбираюсь в деревьях и потому не знаю, что это за дерево и сколько оно в теории должно прожить. Подписывать вид почему-то не стали, просто обозвали «деревом мира».

По табличке можно отметить ещё один интересный факт. Наша поездка проходит в Год мира и созидания. Белоруссия умеет пропагандировать свои преимущества: в то время, когда две соседние славянские страны сцепились друг с другом в войне, она кайфует в тишине и спокойствии и объявляет год мира.

Картуш на здании дворца свидетельствует о том, что здесь в 1794 году работала Гродненская повстанческая порядковая комиссия – орган управления участников очередного польского восстания, более известного в литературе как Восстание Костюшко. Забавно, что за год до того в этом же здании заседал последний в истории Речи Посполитой сейм, признавший и формально утвердивший второй раздел страны. Прошло несколько месяцев, и Гродно заняли повстанцы. Формулировка «порядковая комиссия», если я не ошибаюсь, является в некотором роде полонизмом, поскольку в русском языке мы не используем прилагательное «порядковый» в значении «руководящий», «распорядительный».

Здесь бывал сам Тадеуш Костюшко. Википедия характеризует его как «национального героя Белоруссии, Польши, США». Последнее объяснимо, потому что Костюшко до польского восстания участвовал в Войне за независимость США. А вот первое, да ещё и на первом месте, вызывает недоумение, ведь какой из Костюшко белорус? Сражался он за независимость польского государства и за польскую идентичность, ну а то, что родился на территории современной Брестской области, для него значения не имело. Давайте ещё Канта национальным русским философом назовём, он же в Калининграде родился и умер.

После восстания прошёл ещё год, и в этом же дворце Станислав Понятовский подписал акт отречения от престола, положивший конец истории Речи Посполитой.

Фанатам Польши, которую мы потеряли, можно также поплакать на этом месте. Рядом со входом во дворец поставили сохранившийся кусок картуша с изображением герба Речи Посполитой, который висел на месте герба СССР. Картуш содрали в середине XIX века, когда здание переделывали под военный госпиталь, и его припрятал у себя Станислав Солтан в своём имении южнее Гродно.

Станислав Солтан – сын более известного Станислава Солтана, военного и государственного деятеля литовских земель Речи Посполитой, участника Восстания Костюшко, прощённого Павлом I и возвращённого из казанской ссылки. Спустя несколько лет он попытался организовать новое восстание и после неудачи бежал за границу к Наполеону. Бонапарт включил его в состав так называемого Временного правительства Великого княжества Литовского, и Солтан вместе с французами приезжал в оккупированную Вильну. Потом опять пришлось эмигрировать, но, представьте себе, он умер всё равно в Митаве Курляндской губернии, то есть в России.

А его сын, представьте себе, учился в Митаве, жил в своём имении под Гродно, а потом в 1863 году присоединился к организации очередного польского восстания. Догадаетесь, что было потом? Верно, его сослали в Сибирь на десять лет, а потом отпустили домой. Россия – щедрая душа!

Ладно, отвлёкся что-то. В 1920-е годы уроженец Гродно, польский археолог, историк и просто хороший человек Юзеф Иодковский, создавший в Старом замке краеведческий музей (его наследником является современный музей), привёз этот ценный экспонат в город. Так он и стал частью музейных фондов. В 2013 году не без помощи министерства культуры и национального наследия Польши кусок старого картуша привели в порядок.

Экспозиция музея разбита на несколько тем, в основном имеющих отношение к истории Гродно с XVIII века и позже, так как ранний период обстоятельно показан в Старом замке. Выборочно покажу экспонаты, которые мне запомнились.

На фото по центру внизу – бронзовый бюст последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского, изготовленный в Варшаве в 1784 году.

В России о Понятовском часто вспоминают как об одном из многочисленных фаворитов Екатерины II, но роман между двумя молодыми людьми состоялся тогда, когда Станислав ещё не думал о польском троне, да и Екатерина предполагала быть в будущем не царствующей императрицей, а всего лишь женой императора. Тем не менее, непродолжительный роман в 1850-е годы способствовал тому, что уже императрица Екатерина поддержала кандидатуру Понятовского на выборах короля в 1764 году (типичная ситуация для Речи Посполитой, когда на исход выборов серьёзно влияли соседние державы).

Сверху по центру – реконструкция государственного герба в период правления Понятовского. Посередине щита, как и полагается, встрял символ рода короля. Это красный телёнок, который назывался гербом Циолек (Цёлек) – от польского слова «ciołek» («телёнок») – и принадлежал примерно сотне родов, включая Понятовских.

Не стоит думать, что Станислав Понятовский был марионеткой в руках России и целенаправленно работал на уничтожение Речи Посполитой, которая в итоге была разделена между Россией, Пруссией и Австрией. Наоборот, несмотря на поддержку России и Пруссии в период «предвыборной кампании» он с первых же лет стремился трудиться в интересах Польши, раздираемой гражданскими конфликтами и неэффективной политической системой. Сделать Польшу вновь великой не вышло.

Например, когда в 1791 году при его поддержке была принята новая конституция, ликвидировавшая право либерум вето (по которому в сейме любой депутат-шляхтич мог заблокировать любой закон) и дававшая обычным гражданам ряд политических свобод, консервативная шляхта взбунтовалась. Это послужило поводом для нового, второго раздела Польши, после которого Гродненский сейм 1793 года, проходивший в этом здании, не только признал данный раздел, но и принял новую конституцию. В так называемой Конституции Гродненского сейма ряд положений Конституции 1791 года отбрасывался, чего и добивалась шляхта, неразумно пилившая сук, на котором она сидела.

Слева в витрине лежит рукопись Конституции Гродненского сейма. Не знаю, в единственной ли копии она существовала, но экспонат явно редкий. Он считается первым экспонатом музея, который внёс в его коллекцию основатель Юзеф Иодковский.

Справа – медальон с изображением Тадеуша Костюшко. Восстание 1794 года было поднято другой, так называемой «патриотической партией» шляхты, которая была не против либерализации общественного устройства по Конституции 1791 года и, разумеется, совершенно не соглашалась с разбазариванием государственных земель. И в состоянии таких эмоциональных качелей Польша жила ещё до Понятовского. Короче, не надо его винить, что Речь Посполитая канула в лету, он сделал всё, что мог.

Разукрашенная акварелью гравюра Франца Гогенберга, изображающая Гродно в 1567 году. Это иллюстрация из книги «Города земного мира», изданной в Кёльне в 1575 году. Изображение очень похоже на то, которое транслируют на стену в Старом замке в зале «Гродно в XVI–XVII вв.» – там гравюрное изображение немного «оживает» в виде анимационного фильма с дикторским текстом.

Но может быть, авторы того ролика на стене не ориентировались конкретно на данную копию, ибо сама гравюра является перерисованной и сокращённой версией более масштабной и подробной работы немецкого гравёра Маттиаса Цюндта:

Гравюра показывает вид на Гродно с другого берега Немана. Завтра мы начнём прогулку по городу именно оттуда. Мост через Неман, как я предполагаю, находится примерно там же, где и современный Старый мост. Над рекой возвышается Старый замок, ещё до перестройки Стефана Батория.

Из любопытных археологических находок – курительные трубки XVII–XVIII веков. По крайней мере, эта здоровая с человеческой головой запоминается.

А знаете, как по-белорусски будет «курительная трубка»? «Люлька»! Так говорят и на Украине. Слово до революции было распространено и в некоторых западных и юго-западных регионах проживания русского населения, но я в своей жизни в русском языке привык к совсем иному значению слова «люлька».

Несколько залов занимает экспозиция «Оружие прошлых столетий». Любителям военной истории показанная коллекция должна понравиться, она скромная, но весьма неплохая для регионального музея. Есть даже оружие из Персии, Китая и Индии.

Некоторые вещи – современные реплики. Например, этот... нет, это не кистень. Он подписан как моргенштерн (шутки про популярного, кхм, певца прилагаются). Хотя с виду разница между цепным моргенштерном и кистенём может быть не очень понятна. Если не ошибаюсь, моргенштерном принято называть шар с шипами, а кистенём – всё оружие с рукоятью, цепью и ударным грузом, который не обязательно должен быть шаром с шипами.

Данный цепной моргенштерн сделан по образцу XV–XVI веков.

Картина «Нападение крестоносцев на Гродно, 1402» (художник Степан Янковский, 1996) из той же экспозиции по оружию. Не очень понятно, почему в качестве сюжета для картины выбрана битва 1402 года: Гродно подвергалось многочисленным атакам с конца XIII до начала XV века, и чем-то выдающимся события 1402 года, насколько мне известно, не отличались. Разве что это было незадолго до Грюнвальдской битвы, где поляки с литовцами наконец накостыляли Тевтонскому ордену так, что он уже никогда не оправился и не покушался на эти земли.

Внезапно Малевич. А может, и не он, ведь на этикетке под картиной фамилия Малевича написана со знаком вопроса. Небольшая картина 1920-х годов, которую назвали «Мужчина с лопатой», попала в музей из таможни, которая конфисковала её у коллекционера-контрабандиста, пытавшегося вывезти полотно за рубеж.

Скорее всего, какую-то бессмысленную поделку он был не стал вывозить и прятать от стражей порядка, но вот точно ли это Малевич? Должная экспертиза на этот счёт не проводилась, поэтому пока знак вопроса остаётся. А если его уберут, можно с уверенностью сказать, что это единственная картина Малевича в современной Белоруссии. Может, потому на экспертизу денег и не дают – не хотят разочароваться в случае отрицательного вердикта?

О, кого я вижу! Это ж Мефистофель из Каслинского чугунного павильона, который не так давно я рассматривал в Екатеринбурге. Копий Мефистофеля с оригинальной работы французского скульптора Жака-Луи Готье на уральском Каслинском заводе сделали в таком количестве, что даже до Гродно одна статуэтка добралась.

Объявление, не нуждающееся в переводе. Как вы догадываетесь, «сябры» к наставлению уже давно не прислушиваются.

Картина начала XX века «Переход Наполеона через Неман» художника Виктора Мазуровского, весьма известного мастера батальной живописи в Российской империи. Переправа Великой армии через реку и начало вторжения в Россию произошли не в Гродно, а значительно севернее, недалеко от города Ковно, что ныне литовский Каунас. Спустя несколько дней французские части атаковали и Гродно, в конечном итоге оккупировав город, но Бонапарт при этом не присутствовал.

Если прочтёте на этикетке к этой картине «Нёман», то не думайте, что вы всегда неверно произносили название этой реки из-за привычки опускать при письме точки над буквой Ё. Нет, в русском Неман – он и есть Неман, а вот на белорусском «Нёман».

Коложская церковь, она же Борисоглебская – один из выдающихся памятников древнерусского зодчества. На саму церковь мы посмотрим завтра, а вот она на картине 1926 года от художника Зигмунта Буйновского.

Как мы догадываемся по дате, картина написана в тот период, когда Гродно было в составе Польши, поэтому Буйновского мы назовём польским художником, хоть он и учился в Императорской академии художеств в Петербурге. В Гродно он успел поработать пейзажистом, и заметная коллекция его работ стала частью краеведческого музея.

Интересная коллекция предметов, связанных с периодом оккупации Гродно во время Первой мировой войны. Германские войска заняли город в начале осени 1915 года. Местная немецкая оккупационная администрация раздавала людям паспорта (синенькая книжечка посередине витрины), печатала сувениры на свой лад: справа открытка, сверху неё лежит карманная книжка (не знаю, что это, какая-то тематическая брошюра с надписью «GRODNO»), а сверху блокнотик.

Перед сувенирами лежат нарукавные повязки. Та, что с цветами немецкого флага, чёрно-бело-красная – выдавалась членам гродненского солдатского совета или, как сказано по-белорусски на этикетке, «салдатэнрата». Не пытайтесь искать это слово в словарях, это просто калька с немецкого «Soldatenrat», то бишь «совет солдатских депутатов», «солдатский комитет» или что-то подобное. Повязка, скорее всего, появилась после германской Ноябрьской революции 1918 года, когда среди немецких солдат стали появляться революционные солдатские комитеты наподобие русских. Вряд ли подобный термин применяли до революции.

Тот период был для Гродно временем революционного хаоса. Какое-то время в городе одновременно действовали органы власти Белорусской народной республики и Литовской республики, которые образовались на руинах Российской империи. Как мы поняли, германские войска ушли из города далеко не сразу. А ещё на город претендовала Польша, оккупировавшая Гродно в 1919 году. Польская бело-красная повязка в витрине, относившаяся к некоему Польскому войсковому совету, датируется, согласно этикетке, 1918 годом. То ли это опечатка или ошибка сотрудников музея, то ли на повязке была обнаружена дата, а сама повязка оказалась в Гродно уже в 1919 году – неясно. А что вы хотели, сказали же – хаос.

Свидетельства другой оккупации, периода Второй мировой войны. Согласно стилизованному под уличное объявлению, скопированному с листовки от 15 октября 1941 года, крайскомиссар (окружной комиссар) города некий доктор фон Плётц объявлял о переименовании Гродно в Гартен. Название не прижилось: если мы посмотрим документы оккупационной администрации после этой даты, то Гродно так и осталось под своим названием.

Вот такой краеведческий музей в Новом замке, который сам по себе любопытен, но воспринимается немного в тени Старого замка. Давайте в дополнение, не отвлекаясь на уличные достопримечательности, посетим два других филиала краеведческого музея.

Для этого переместимся в другую часть исторического центра, за парк Жилибера. Здесь в деревянном доме 1888 года постройки, по некоторым сведениям, жил в детстве уже известный нам по минскому музею в Троицком предместье поэт Максим Богданович. А может, и не жил: по мнению некоторых исследователей и краеведов, семья Богдановичей поселилась в 1890-е годы в доме неподалёку, но не в этом. Так или иначе, в советское время утвердилось мнение, что именно эта постройка – дом Богдановичей.

В 1980-е годы здесь организовали Музей Максима Богдановича, ныне филиал Гродненского государственного историко-археологического музея. Главным организатором музея выступила местная поэтесса Данута Бичель-Загнетова, она же много лет была заведующей музеем. В перестройку она увлекалась общественным движением умеренно-националистического толка, и по этой причине в 1990-е музей был точкой притяжения оппозиционной интеллигенции, которая, в частности, издавала здесь газету на белорусском языке «Рэанімова». В названии газеты была игра слов: «Рэанімацыя мовы», то есть «реанимация языка», белорусского языка. Конечно, в откровенную политику культурная деятельность музея не переходила, но в итоге лавочку всё равно прикрыли.

Не буду вновь пересказывать основные вехи короткой жизни Богдановича. Экспозиция гродненского музея гораздо меньше, чем в Минске, здесь акценты смещены на краеведение и в частности на обстоятельства появления семьи Богдановичей в Гродно. В этот город отец будущего поэта Адам Богданович переехал для работы в местном отделении Крестьянского поземельного банка, и уже потом его перевели на службу в Нижний Новгород.

В витрине представлен своего рода семейный альбом с фотографиями матери Максима Богдановича, его тёти по материнской линии, тёти по отцовской линии и других родственников.

Под портретом Богдановича цитата из его четверостишия, которое, вероятно, было его последним стихотворением, написанным в тяжело больном состоянии незадолго до смерти в Ялте:

Ў краіне светлай, дзе я ўміраю,
У белым доме ля сіняй бухты,
Я не самотны, я кнігу маю
3 друкарні пана Марціна Кухты.

Попробую дать дословный перевод на русский язык:

В стране светлой, где я умираю,
В белом доме у синей бухты,
Я не одинок, у меня есть книга
Из типографии пана Мартина Кухты.

Богданович, осознавая скорую смерть, был рад, что в типографии литовского издателя и печатника Мартина Кухты в Вильне за несколько лет до того была издана его единственная прижизненная книга «Вянок» («Венок»). Можно сказать, что с этой книгой на руках он умер, не считая, что прожил жизнь зря.

Другая часть экспозиции затрагивает вопросы белорусской литературной жизни в последние десятилетия Российской империи, в то время, когда жил Богданович. Эти процессы были тесно связаны и с развитием белорусского национального самосознания, и с национальным движением.

Занимательная карта, составленная в 1917 году, – «Этнографическая карта белорусского племени», изданная Комиссией по изучению племенного состава населения России при Академии наук. Вообще это не карта сама по себе, а приложение к небольшой книжке, где подробно излагались демографические сведения по этому вопросу. Книга вышла уже после Февральской революции. Её составитель, авторитетный этнограф Евфимий Карский довольно подробно объяснял критерии выявления границ проживания белорусов, ориентируясь в первую очередь на белорусский язык и отмечая разницу между белорусскими, малорусскими и великорусскими говорами.

На карте в музее мы видим чёрную жирную границу – эта та граница, которую указал Карский. Чёрная пунктирная линия – версия другого известного этнографа начала XX века Митрофана Довнар-Запольского. Поверх для сравнения наложена красным цветом граница современной Белоруссии. В общем, вполне наглядно показано, что Белоруссию создал не Ленин, отвлекаясь на неё в перерывах при создании Украины, и не австрийский генштаб вместе с германским, а сама жизнь, определившая весьма масштабные границы расселения групп восточных славян, говоривших на наречиях, вполне отличимых от великорусских.

В витрине, где упоминаются факты из истории белорусского национального движения, почему-то говорится, что во второй половине XIX века в Российской империи «Белоруссия, белорусский язык были запрещены». Не очень понятно, что означает тезис о запрещении Белоруссии: как можно запретить то, что ещё не успело сформироваться как государственно-территориальная общность?

Что же касается белорусского языка, то запрещался не сам язык. Никто не ездил по деревням и не затыкал рот крестьянам, говорящим на белорусских наречиях. Запрещали, во-первых, печать белорусских и украинских текстов с использованием латинского алфавита, а во-вторых, преследователи политическую печать. С учётом того, как много русской литературы по политическим мотивам не проходило цензурный фильтр, можно было бы сказать, что в Российской империи запрещали русский язык, не так ли?

Вот, скажем, нелегальная газета «Мужицкая правда», которую мы видим в верхней части витрины, а под ней слева – портрет одного из её авторов, участника Польского восстания 1863–1864 годов Константина Калиновского. «Мужицкая правда» на белорусском языке, но с использованием латинского алфавита, обращалась к мужикам, объясняя им скверные условия отмены крепостного права и необходимость бороться за землю и свободу. Удивительно, почему её запретили – наверняка из-за белорусского языка, не иначе.

Сегодня в Белоруссии пересматривается историческая оценка Калиновского, которого ранее безоговорочно считали белорусским национальным героем. С учётом того, как настойчиво его пропагандируют и поляки, и радикальные белорусские националисты, в том числе воюющие на Украине в составе так называемого полка имени Кастуся Калиновского, не удивлюсь, что рано или поздно портретики польского бунтовщика будут потихоньку исчезать из белорусских музеев. Или, как минимум, они будут дополняться несколько иными комментариями. (Напомню, что меня заинтересовала в Минске в Музее истории белорусского кино информация о советском фильме про Калиновского.)

Белорусскому языку вставляли палки в колёса не потому, что запрещали в прямом смысле этого слова, а потому что долгое время рассматривали его как диалект русского. В таких условиях не допускать публикацию текстов на латинице представлялось естественным: глупо же коверкать русский язык латинскими буквами на польский манер. Только после Первой русской революции и значительных послаблений в цензуре белорусская литература смогла выйти на книжный рынок.

В частности, появился и этот первый в истории белорусский букварь, он же «Беларуски лемэнтар, або Першая навука чытання». «Лемэнтар» (в современном белорусском «лемантар») – это и есть «букварь», от польского «elementarz» в таким же значением, а далее от латинского «elementarius» («начальный», «элементарный»). Учебник был издан и на кириллице, и на латинице. Сверху – не эпиграф, а название петербургского белорусскоязычного издательства «Загляне сонца і ў наша аконца». А вот кто автор учебника, достоверно никто не знает, поскольку он готовился ещё до революции 1905 года в подпольных условиях.

Про мемориальные комнаты не буду рассказывать. Тут ничего особенно интересного, просто реконструкция обстановки кабинета отца Максима Богдановича Адама, комнаты матери Марии, детской комнаты и гостиной.

И ещё один музей, чтобы закрыть гештальт с группой отделений краеведческого музея. Он расположен где-то между Музеем Максима Богдановича и железнодорожным вокзалом, по сути, на северной окраине исторического центра в типовом жилом доме 1760-х – 1770-х годов. Это Музей истории Городницы.

Домик, где обосновался музей, часто называют Домом мастера или Босняцким домом. Вы уж определитесь, кто здесь всё-таки жил: некий мастер местной мануфактуры или же босняк, то есть служащий военной стражи Гродненской королевской экономии. Ответа мы не находим, потому что здание ценно не тем, что в нём проживал какой-то известный человек, а тем, что это единственный сохранившийся дом из 20 домов типовой застройки Городницы, возведённой во второй половине XVIII века.

Так выглядит домик со стороны двора, а не со стороны улицы Ожешко, бывшей улицы Раскоша.

Городница – это исторический район, который долгое время был селом, но в указанное время, вторую половину XVIII века, он стал активно застраиваться и превратился в развитый с культурной и экономической точек зрения район Гродно. Главной улицей обновлённой Городницы стала та, где стоит наш домик, – Раскоша, прозванная так по названию местного популярного кабака. Новыми постройками были не только 20 типовых домиков вроде этого, но и дворец, театр, медицинская академия и многое другое.

Большинство зданий того времени не сохранилось, в том числе из-за Второй мировой войны. Это здание отреставрировали в годы перестройки.

Музей совсем крохотный, что, впрочем, заметно даже внешне, здание очень небольшое. Заходите сюда разве что в случае, если нужно скоротать время. Ну или если вы такие же фанаты музеев, как я.

Можно зайти и по другой причине: если вы успели погулять по северной части исторического центра, которая как раз совпадает со старым районом Городницы, и вам интересно увидеть старые фотографии и карты района и сравнить их с современностью.

В музее немного рассказано о создателе района Антонии Тизенгаузе. Посередине мы видим его портрет, а сверху – герб его рода. В Российской империи довольно известной была фамилия прибалтийского немецкого рода Тизенгаузенов, и литовские Тизенгаузы – это они же, просто другая ветвь, которая на польский манер стала писаться без «-ен» в конце.

Антоний Тизенгауз был влиятельным государственным деятелем при Станиславе Понятовском, среди прочих должностей он долгие годы занимал пост гродненского старосты. Самая известная его должность – надворный подскарбий (то есть казначей) Великого княжества Литовского. Насколько он был успешным экономистом, вопрос спорный. Так, в 1769 году из-за инициированных Тизенгаузом повышения налогов и принудительного распила общинных земельных наделов на фольварки (обособленные хутора) в Шавельской экономии (владениях короля у города Шавли, что ныне литовский Шауляй) вспыхнуло восстание, которое пришлось подавлять правительственным войскам.

Но в Гродно вклад Тизенгауза был более конструктивным. Он построил в городе несколько мануфактур, открыл первый городской театр и в целом инициировал строительство района Городницы. «Великий мануфактурный план» на словах был масштабнее скромных итогов, заразить относительно отсталый аграрный регион Гродно промышленным бумом не получилось, но всё-таки это было лучше, чем ничего.

На макете Городницы времён Тизенгауза можно найти справа ряд домов, в одном из которых мы сейчас находимся. Как говорится в описании макета, это были «дома для иноземных мастеров». Кажется, что мой вопрос, кто здесь жил, разрешился: Тизенгауз приглашал в город иностранных специалистов для работы на мануфактурах. Но почему тогда в истории осталось определение «Босняцкий дом»? Неясно.

А совсем справа, на окраине района, стоит корчма «Раскоша», давшая название улице. Если вы живёте в Москве и наблюдали в российской столице сеть заведений «Корчма „Тарас Бульба“», то не думайте, что корчмой в польских, белорусских и украинских землях называли дорогой ресторан национальной кухни. Корчма – это тот же кабак, питейное заведение, но отнюдь не трактир, харчевня или тем более ресторан.

Бюст не под размер музея, однако.

Скульптура (вероятно, современная) изображает Жана Эммануэля Жилибера, французского медика и биолога, который по просьбе Антония Тизенгауза приехал в Гродно для организации в городе медицинской академии. Она была основана в 1775 году, что позволяет некоторым знатокам называть её самым первым высшим учебным заведением на территории Белоруссии. Просуществовала она всего несколько лет, пока Тизенгауз не ушёл в отставку. Академия потеряла своего покровителя и была переведена в Вильну, став медицинским факультетом в составе Виленского университета.

Здание академии сохранилось, оно находится всё в той же Городнице недалеко отсюда и носит название дворца Четвертинских по фамилии его последующих хозяев. Если что, на макете с предыдущей фотографии это здание под номером 15 в центре парковой зоны, оно выделяется оригинальной архитектурой с двумя ризалитами, похожими на башенки. Ныне дворец в плохом состоянии и огорожен забором. Как я понял, к нему всё равно не подойти, а его нынешний статус и будущее весьма туманны.

Но и без дворца в Гродно нам будет что посмотреть. Этим мы займёмся завтра, а пока навернём чебурек и спать. А на сегодня всё!

Продолжение следует...

Ранее в поездке: