Белоруссия. Июль – август 2023 года. День 12: Гомель. Часть 1

Гомель – второй по численности населения город в Белоруссии. Казалось бы, это делает его довольно крупным центром не только с экономической, но и с культурной точки зрения? Однако, к сожалению, серьёзные разрушения времён Великой Отечественной войны привели к тому, что город был значительно перестроен и во многом утратил шарм дореволюционного периода. Однако одну крупную и, безусловно, главную достопримечательность периода Российской империи, ради которой стоит приехать в Гомель, мы сегодня внимательно изучим.

На самое первое фото попал столб с указателями городов-побратимов Гомеля в сквере имени Кирилла Туровского. Отсюда мы начнём наш маршрут. Сверху разлеглась рысь – геральдический символ города, что вписали в городской герб в конце XVIII века, ибо в окрестностях водилось очень уж много рыси.

Раз есть сквер Кирилла Туровского, должен быть и памятник. Кирилл Туровский был известным церковным и культурным деятелем XII века, жившим в столице Туровского княжества. Он известен различными назидательными произведениями – «словами», «посланиями» или просто авторскими молитвами, которые сами по себе сегодня забылись, но для того времени были важным элементом развития молодой древнерусской литературы. Епископ Кирилл Туровский признан Церковью святителем, то есть святым, известным праведной жизнью и трудами по устройству Церкви.

Туров ныне расположен на западе Гомельской области, поэтому отчего бы не прославить Кирилла Туровского в областном центре. Такое решение принято в 2004 году, когда появился этот памятник ко Дню белорусской письменности. Наверное, наряду с Евфросинией Полоцкой Кирилл Туровский – один из главных святых белорусской земли.

На свитке можно прочесть фрагмент из одной молитвы его авторства:

О Владыко пресвятый, избави, Господи, град сей и страну сию от всякаго зла.

Кирилл был автором 30 молитв, вошедших в так называемый цикл «седмичных» молитв – молитв на каждый день недели. Они были крайне популярны в течение многих столетий и по-прежнему пользуются уважением в церковной среде.

Рядом со сквером Кирилла Туровского – Гомельский областной драматический театр. Театр создан в 1939 году, для него собирались построить хорошее здание, но проект по понятным причинам войны затянулся. Здание 1950-х годов сделано в стандартной советской стилизации черт классицизма.

А если развернуться, то мы увидим Ленина. Он тоже 1950-х годов, времён послевоенной реконструкции города, тогда же площадь получила его имя. По нашему белорусскому опыту даже догадаетесь, как она называлась раньше... Верно, Базарная.

С тех времён не осталось практически ничего, и даже те постройки, что сохранились после войны, снесены при реконструкции площади 1950-х годов. В итоге современная площадь представляет собой плац, удобный для разворота автомобилистов, приезжающих сюда с разных соседних улиц, и парковки перед дворцовым парком, что скрывается за Ильичом.

Это не означает, что нужно плакать о потерянном прошлом и восстанавливать торговые ряды. Извините, но старые базары – это точно не тот элемент, который нуждается в обязательной реконструкции. Однако увеличение пешеходной и зелёной зоны или, допустим, восстановление весьма оригинально выглядящего костёла Успения Пресвятой Девы Марии 1820-х годов не повредили бы. Но в целом довольно разумное ограничение движения и сегодня не мешает переходить площадь пешеходам, так что ставим ей умеренную четвёрочку и идём дальше.

Для новых туристов вроде меня у входа в парк поместили карту центра города. Или, как выразились в заголовке, «исторического треугольника». Что ж, в Гомеле можно погулять денёк или два, но даже по этой карте заметно, как много в центре застройки второй половины XX века – высотных советских домов. Дореволюционные постройки аккуратно выписаны с датами внизу – настолько их немного. Не считая зданий дворцово-паркового ансамбля, не больше десятка. Грустно, но что поделать.

Направимся на территорию, выделенную на кусочке в нижнем левом углу карты.

Официальное название крупного парка, протянувшегося где-то на километр вдоль правого берега реки Сож, – Гомельский дворцово-парковый ансамбль. Парк занимает 34 гектара земли, весьма разнообразен в плане рельефа, поэтому кое-где нам предстоит ходить то с горки, то на горку, и имеет древнюю историю: здесь ещё в X веке складывался древний город Гомель.

Примерно в нынешнем виде парк сложился в XIX веке, когда дворцом в глубине парковой зоны владел новый хозяин, генерал-фельдмаршал Иван Паскевич, покоритель персов, турок, поляков, а впоследствии ещё и венгров. Это тот самый Паскевич, который Паскевич-Эриванский в память о взятии крепости Эривань, что ныне Ереван.

На памятнике перед дворцом, однако, изображён не Паскевич, а представитель другой известной семьи русских государственных деятелей. Поначалу дворец построили при Петре Румянцеве, военном деятеле эпохи Екатерины II в самом конце XVIII века. Этот тот самый Румянцев, который Румянцев-Задунайский за доблестное участие в очередной русско-турецкой войне.

У Румянцева было много владений, и в том числе Екатерина пожаловала ему Гомель с окрестностями. Румянцев начал строить дворец, но город развивать не очень-то хотел, ибо не жаловал чиновников, что наводили городскую суету. Гомель в то время не был уездным центром и не сказать, что в целом его можно было назвать развитым городом.

А вот его сын Николай Румянцев, что на памятнике, стал проявлять к городу внимание. До расцвета Гомелю в первой трети XIX века было ещё далеко, да и Румянцеву было интересна не только забота о мелком городке: и служба в Петербурге на различных государственных постах, и коллекционирование древностей, особенно книг и рукописей, которые потом станут основой Румянцевского музея (ныне это РГБ, любимая всеми Ленинка).

Тем не менее, при Николае Румянцеве в Гомеле засыпали старые средневековые рвы, снесли старую деревянную застройку, заложили каменный центр с ключевыми для приличного города зданиями (гостиным двором, ратушей, костёлом, училищем), была спроектирована лучевая структура улиц города, отходящих от имения Румянцева – структура, актуальная и ныне. В городе и рядом с ним появились ткацкие фабрики, винокуренные заводы, хозяйства по разводу скота, ярмарки.

Про Румянцева впоследствии сказали, что он принял Гомель с сохой, а оставил с атомной... Ой, простите, не та цитата. Застав Гомель соломенным, Румянцев оставил половину его каменной. Так что памятник, поставленный к двухсотлетию парка в 1997 году, Николай Румянцев заслужил. Как можно заметить, на памятнике он склонился над планом городе и, должно быть, размышляет, чего бы тут ещё такого понастроить.

Люблю замечать нестандартные детали.

На постамент памятника Румянцеву поместили его герб. Традиционно описание гербов российских дворянских родов фиксировалось в специальном своде – так называемом Общем гербовнике, который постепенно заполнялся с 1797 года вплоть до революции и ныне доступен исследователям. И поначалу кажется, что герб строго соответствует описанию. Читаем:

Щит, разделённый на четыре части, имеет в средине малый золотой щиток, в коем видны два чёрные орла, каждый до половины. В первой и четвёртой части в красном поле изображено по одному серебряному кирасу. Во второй и третьей части в голубом поле поставлены два дерева, золотом означенные. На щите наложена обыкновенная графам свойственная корона, на поверхности которой находится серебряный шлем, увенчанный по достоинству, и на оном между двух распростёртых чёрных орлиных крыльев выходит рука, облечённая в латы с мечом. Намёт на щите голубой, красный и чёрный, подложенный золотом. Щит держат с правой стороны лев, а с левой барс. В низу щита надпись: NON SOLUM ARMIS.

«Non solum armis» (лат. «Не только оружием») – девиз рода Румянцевых.

Итак... Щит лев и барс не поддерживают, а наоборот, отходят от него. Да и это одинаковые звери, тут два льва. Где ж здесь барс? Наконец, внизу мы видим висящие три награды. Такого в гербе быть не должно! Вы уже привыкли, что я люблю ругать скульпторов за путаницу в исторических фактах, но здесь, наоборот, похвалю. Дело в том, что Николай Румянцев нередко использовал слегка изменённый герб, его можно найти в книгах, издаваемых на его средства – можно сказать, в качестве эмблемы книжной серии.

Сравните стандартное изображение герба Румянцевых из Общего гербовника слева и вариант герба Николая Румянцева справа:

И персональный вариант мне нравится больше. Во-первых, барс какой-то стрёмный, кому такой понравится вообще? Во-вторых, подчёркнуты награды самого Николая Петровича, полученные за долгие годы службы. Перечислим слева направо. Беленький знак Ордена Святой Анны; выглядит так, как будто он с мечами, но Румянцев не служил – это такое узорчатое украшение, характерное для знаков ордена. Дальше знак Ордена Андрея Первозванного, где, правда, распятый апостол Андрей как-то меркнет на фоне огромного орла. И чёрненький знак Ордена Святого Владимира.

Если присмотреться к памятнику, то на нём похожие знаки Анны и Владимира решили лепить по одному шаблону. Но это так, совсем уж мелочь.

За памятником мы уже успели разглядеть кусочек дворца – главной постройки парка. Факты из его истории я буду рассказывать по мере нашей прогулки. Отмечу его современное двойное название: «дворец Румянцевых – Паскевичей». После строительства дворца в конце XVIII века при Петре Румянцеве и его значительной перестройки при сыне Николае шикарное здание унаследовал его брат Сергей. В отличие от Николая, Сергей был человеком поглупее и государственную службу променял на затяжные карточные игры. А там, где игры, там и долги. Вот пришлось именьице в казну и продать.

В 1834 году дворец выкупил Паскевич. Сначала он, а потом его сын владели и обустраивали дворец до революционных времён, после чего тот был конфискован и превращён в музей.

Обращу внимание на некоторую интересную деталь этой стороны, а именно шесть скульптур на крыше. Впервые стилизованные под античные скульптуры поставил сюда в 1840-е годы отечественный архитектор польского происхождения Адам Идзковский, много работавший на бывших польских землях. Прошло примерно десять лет, дворец сгорел, папа Паскевич умер, а его сын Фёдор решил, что скульптуры не очень-то и нужны. В бурях XX века сохранившиеся в закромах дворца скульптуры пропали совсем. В 2007 году современный скульптор Виктор Смоляр изваял новые.

Выбор персонажей для фигур не очень понятен. Это четыре бога – Афродита, Афина, Арес и Бахус, собирательный образ нимфы и почему-то древнегреческий драматург Еврипид. Чей это был выбор – изначально Идзковского или за неимением информации об оригинальных скульптурах их придумал Смоляр – я не разобрался.

Молодожёнам традиционно скажем: «Горько!», и пройдём внутрь дворца.

У входа – краткое напоминание о двух вехах в истории XX века.

Верхняя плита говорит о том, что в 1917 году, 30 октября, спустя несколько дней после Октябрьской революции, местные Советы во дворце провозгласили переход к своей собственной, советской власти. Впрочем, это не помогло остановить оккупацию Гомеля германскими войсками весной 1918 года – и это несмотря на то, что Гомель не был отдан Германии по Брестскому миру. На Гомель позарилась Украинская народная республика, а затем и держава Скоропадского – город независимая Украина рассматривала как часть своей Черниговской губернии. До этого Гомель входил в состав российской Могилёвской губернии.

Даже в ходе Гражданской войны Гомель не был белорусской территорией. Созданная в 1919 году Гомельская губерния входила в РСФСР, а в 1926-м, из-за распространённости в западных районах губернии белорусского населения, поделена пополам между БССР и РСФСР. Так Гомель превратился в... а, нет, ни во что не превратился, по-белорусски написание города идентично русскому.

Нижняя маленькая табличка указывает на факт существования во дворце в августе 1941 года штаба Центрального фронта. Наступление вермахта не удалось сдержать, в том же месяце Гомель был оккупирован. Освобождён в ноябре 1943 года. В ходе войны город был практически полностью разрушен.

Те, кто хочет понять масштабы основного центра паркового комплекса (весь на фото он не влезает), могут посмотреть небольшой макет во входной зоне дворца-музея. На фото ранее мы увидели лишь центральную часть дворца, а вот высокая оригинальная башня справа в кадр не попала.

Кстати, с башни началась история музея. Первая экспозиция была открыта именно там в 1919 году. Иногда местный музей называют одним из старейших в Белоруссии. Естественно, современная экспозиция – уже не советская, первоочередное внимание она уделяет истории дворца и его хозяев, поэтому любители дворцовых музеев и эстетики Российской империи XIX века непременно должны сюда зайти.

В целом дворец, в чём мы сейчас убедимся, считается одним из красивейших в Белоруссии, отчего он даже несколько раз попадал на купюры белорусских рублей. Эх, надо было вынуть из бумажника двадцаточку и сфотографировать на фоне дворца, не подумал.

Колонный зал – первый на нашем пути, он стоит в самом центре дворца. Его обстановка – реконструированная, ибо многое было утеряно со временем. Последняя актуальная реставрация дворца завершена в 2005 году, поэтому здание смотрится свежо и насыщенно.

Сверху по углам – гербы двух фамилий, Румянцевых и Паскевичей. Про герб Румянцевых благодаря моему рассказу вы теперь знаете, что это не традиционный фамильный герб, а видоизменённый герб без страшненького барса, который использовал Николай Румянцев.

По разные стороны ринга разведены Пётр Румянцев-Задунайский...

...и Иван Паскевич-Эриванский. Обе гипсовые скульптуры сделал в 2005 году довольно известный современный белорусский скульптор Владимир Слободчиков, но я как-то не помню, попадались ли мне по пути его работы. В основном у него нет гигантских городских скульптур, которые бросались бы в глаза. Может, ещё встретим.

На первом этаже во дворце, естественно, располагались парадные залы. Например, золотая столовая, которая была вторым по площади помещением дворца, куда можно было попасть сразу из Колонного зала. Тут стоял большой богато сервированный стол, висели портреты Ивана Паскевича и его жены Елизаветы (мы их увидим в другом зале), ну и вообще было красиво.

Заметно, что теперь здесь совсем не столовка, дошик на столике не заварить и даже Бэрримор овсянку не принесёт. Сейчас это Зал торжественных приёмов, в зале проводятся различные официальные встречи. В связи с этим оформление сделано по-новому: на стене установили современные портреты выдающихся исторических личностей Гомельщины – государственных деятелей, военачальников, деятелей культуры. Зайти сюда, если никакого мероприятия нет, можно, но как будто и не особо нужно.

Формально Зал торжественных приёмов был создан для встреч между представителями Белоруссии, России и Украины. Это логично: Гомель расположен близко от границы трёх братских государств и поэтому в 1998 году ему дали особый статус общественно-политического центра межрегиональных связей этих стран. Жаль, что теперь на троих уже не сообразить... Впрочем, кто знает, где будет заключаться будущий мир между сами знаете кем? «Гомельский мир» – а что, звучит!

Красная гостиная, она же в разные периоды Малый кабинет или Малиновая гостиная. Зал находится рядом с Колонным залом, здесь принимали гостей. При Иване Паскевиче тут гоняли бильярдные шары, но потом бильярд перенесли в башню. Перед нами – реконструкция образца более позднего периода, рубежа XIX–XX веков. Предметы быта – настоящие, а вот с картинами беда – многие, понятное дело, представляют собой копии. Но есть и шикарный оригинал, да ещё на какую тему!

Вот он. Картина Карла Августа Эртингера «Венгерская депутация вручает И. Ф. Паскевичу диплом на звание почётного гражданина г. Пешта» (1853). Вот так венгры поблагодарили Паскевича за разгром их собственной революции!

А если серьёзно, то когда во время череды европейских революций 1848–1849 годов взбунтовалась и Венгрия в составе Австрийской империи, то далеко не все венгры были этому рады. Были в венгерском обществе и сторонники борьбы за автономию и независимость, и противники. Те представители венгерской знати, что вполне комфортно устроились при власти Габсбургов и не потеряли своего положения после революции, явно были не против её подавления.

Нельзя однозначно утверждать, что революцию задавили исключительно русскими штыками. Вооружённая борьба между австрийской армией и сформированной венгерской революционной армией шла с попеременным успехом. Но после серии поражений австрияков и провозглашения в апреле 1849 года независимости Венгрии, да ещё на фоне отречения от престола императора Фердинанда I, новый император 18-летний Франц Иосиф I решил, что без помощи русских войск не обойтись, и позвал на помощь Россию.

Российскому императору Николаю I Венгерская революция тоже не нравилась, ибо в ней активно участвовали вчерашние польские мятежники, а мало ли – после Венгрии полыхнуло бы повторно в своих польских землях. Вот и пришлось своего давнего проверенного генерала, ветерана наполеоновских войн, победителя турок, персов и поляков Паскевича отправить в Венгрию. Специальная военная операция вышла довольно лёгкой, потеряли всего лишь несколько сотен человек убитыми. И несколько тысяч умершими от холеры, но последнее как бы не считается.

И вот присосавшиеся к новому порядку венгерские аристократы отблагодарили Паскевича почётным званием на данной картине. А Австрия вскоре «отблагодарила» тем, что стала угрожать России во время Крымской войны и фактически подыгрывала её врагам. Выводы делайте сами.

В 1840–1850-е годы дворец, как я уже упоминал, реконструировал Адам Идзковский. Реконструкция заключалась не только в установке псевдоантичных скульптур на крыше, но и в соединении двух флигелей дворца с центральным корпусом с помощью галерей. В северной галерее, ведущей в бывшую домовую церковь дворца, сегодня устроили выставку макетов утраченных и разрушенных архитектурных шедевров Гомельщины. Ну вы знаете, что я люблю макетики, поэтому вот вам парочка.

На фото – Туровская церковь XII века. В Турове мы не останавливались, он остался между Пинском и Мозырем. Ныне, как я уже упоминал, город входит в состав Гомельской области. Средневековый храм и построен давным-давно, и разрушен тогда же, поэтому сегодня можно увидеть лишь его фундамент, законсервированный археологами в качестве музейного объекта. Законсервирован, кстати, в здании-павильоне, похожем на прекрасный музей «Берестье» в Брестской крепости. Когда-нибудь доберусь и посмотрю, наверное.

Когда я прочёл, что Туровский храм был уничтожен в 1230 году, то подумал: странно, это же ещё не татаро-монгольское нашествие, оно будет позже, да и до Турова Батый не дошёл. Но, оказывается, в этом году на территории Руси произошло уникальное явление, нехарактерное для нашей равнинной местности, – землетрясение. Его называют Карпатским землетрясением, и чувствовали его от южных земель до самого Новгорода. В Турове порушило храм, да так, что восстанавливать его уже не стали.

Георгиевская церковь 1904 года очень напомнила два увиденных в Белоруссии храма: Свято-Покровский собор в Гродно и Свято-Николаевскую церковь в Бресте. Я ещё, если помните, ругался, что брестский храм почему-то некоторые путеводители причисляют к русско-византийскому стилю. Но, пожалуй, все три постройки 1900-х годов безо всяких сомнений могут быть отнесены к русскому стилю.

Запомните, дети. Русско-византийский стиль – это микс едва узнаваемого позднего московского средневековья и владимиро-суздальской архитектуры с классицизмом, потому что Москва – третий Рим, а четвёртому не бывать. Русский стиль – это всё яркое пузатенько-бочкообразно-пряничное с намёком на Собор Василия Блаженного, чтобы вот точно не спутать с чем-то западным. А неорусский стиль – это одухотворённые утончённые постройки с намёком на псковско-новгородскую былину, на которые хочется любоваться и плакать, словно Ярославна о потерянном Игоре.

Эту церковь скорее хочется съесть, потому что она похожа на пряник. Значит, это русский стиль. Георгиевская церковь была построена для 160-го Абхазского пехотного полка (опять сходство с армейской историей двух упомянутых храмов из Гродно и Бреста), после революции храм закрыт и затем переделан под Дворец физкультуры и спорта. К сожалению, по причине расширения и новой застройки обновлённой улицы Победы храм был полностью уничтожен в 1961 году.

Северная галерея идёт к северному флигелю, где во второй половине XIX века была создана домовая церковь дворца. Это было уже при Паскевиче-сыне, который Фёдор, поэтому он решил освятить церковь в память о святых Иоанне Богослове и Елизавете – по именам его родителей Ивана Фёдоровича и Елизаветы Алексеевны.

Коллекция домовой церкви в XX веке растеклась туда-сюда и, к сожалению, почти не сохранилась. Во флигеле бывшей церкви сейчас не стали реконструировать храм, но сделали экспозицию культовых предметов из фондов музея, в том числе из бывшей дворцовой коллекции. Вот один из немногих предметов, оставшихся с тех времён, – бронзовый чернильный прибор первой половины XIX века. Он сделан в виде церкви, чтобы вы, находясь в церкви, могли смотреть на церковь. Рекурсия!

Икона «Богоматерь Умиление» была не в домовой церкви, а в часовне-усыпальнице, мы её увидим чуть позже в парке. Икона создана в память о смерти правнука Ивана Паскевича Александра Балашёва, который умер младенцем, не прожив и двух недель, в 1875 году в Петербурге. Там же он и похоронен в Александро-Невской лавре. Ради семейной памяти в мозаичной мастерской Фролова фирмы Фаберже сделали эту мозаичную икону и привезли в Гомель. Довольно оригинальное произведение.

В целом коллекция религиозных экспонатов любопытная, хотя и небольшая, относится к XIX – началу XX века и собрана с разных мест.

И этот, и предыдущий снимок вышли не очень чёткими из-за витрин, но это вечная проблема фоток из музеев.

Южная галерея ведёт в башню. И две галереи, и флигели – один в виде домовой церкви, другой в форме башни – результат реконструкции архитектора Идзковского.

В южной галерее устроили небольшую выставку об истории современной реставрации и реэкспозиции музея «На одном дыхании. 20 лет, как один миг». Копии постсоветских документов о реставрации дворца не особо интересны, а вот фотографии того, каким музей был в башне в советские годы, я с любопытством посмотрел. На первом этаже башни, оказывается, с конца 1960-х годов работала экспозиция по истории Великой Отечественной войны. Неожиданное сочетание дворцовых интерьеров и тематики музея.

Времена изменились, теперь о военной истории Гомеля можно узнать в специальном музее, а дворец стал музеем о самом же дворце. Экспозицию трёх этажей башни формально именуют так: «Владельцы Гомельского имения Румянцевы и Паскевичи».

Сначала поговорим о Румянцевых. Вот, скажем, Николай Румянцев, который сын и памятник которому мы разглядывали на улице. Картина копийная, с известной классической работы Джорджа Доу. Тут Румянцев во всей красе: сидит в своём особняке на Английской набережной в Петербурге (там, кстати, сейчас филиал Музея истории Санкт-Петербурга, это рядом с мостом Лейтенанта Шмидта), рукой тычет в карту, а за ним ещё и плавает кораблик. Это намёки на интересы Румянцева.

В начале царствования Александра I он был директором департамента водяных коммуникаций Российской империи – предшественника министерства путей сообщения – и параллельно министром коммерции, что также способствовало его интересу к морю, судоходству и поддержке гражданского флота. Первое кругосветное плавание в истории России под командованием Крузенштерна и Лисянского во многом было организовано и поддержано Румянцевым.

Портрет озаглавлен как «Портрет канцлера Н. П. Румянцева». То есть он ещё совмещал пост министра иностранных дел. Хотя канцлера – самый крутой гражданский чин Табели о рангах – не всегда давали министрам иностранных дел. Короче, не каждый канцлер – министр, и не каждый министр – канцлер, но правило такое: одномоментно канцлером в России мог быть только один персонаж, как и полагается горцу. Ну вы помните: «There can be only one!» Канцлером Румянцев был до смерти в 1826 году, а министром служил всего лишь во время наполеоновских войн.

В 1814 году по заказу Румянцева весьма известный венецианский скульптор Антонио Канова сделал мраморную статую «Мир». Это вроде бы как единственное произведение Кановы, которое тот выполнил по российскому заказу, хотя его работами битком набиты многие европейские музеи.

В чём идея. Женская фигура – аллегория мира – топчет своей ножкой змею: приглядитесь, змеюка задавлена правой ногой женщины. Рядом с женщиной должен был стоять столб с перечислением мирных договоров, к которым приложили руку представители семейства Румянцевых: Абоского договора со Швецией 1743 года, где мелькал дед Николая Александр Румянцев, Кючук-Кайнарджийского договора с Османской империей 1774 года, где стоит подпись отца, Румянцева-Задунайского, и Фридрихсгамского договора 1809 года, опять же, со Швецией, что было заслугой уже нашего героя.

Но перед нами не та оригинальная мраморная статуя. Это бронзовая копия, которую сделал русский скульптор Василий Демут-Малиновский, поучившийся у Кановы уму-разуму во время итальянской стажировки. Скульптуру делали для могилы Румянцева: его похоронили здесь, в Гомеле, в Петропавловском соборе недалеко от дворца. На храм мы ещё посмотрим, но вы можете догадаться, что его ключевые ценности после революции были переданы в музей. Однако история статуи на этом не заканчивается.

Когда началась Великая Отечественная война, ценности музея постарались эвакуировать. Кое-как председатель Гомельского городского совета депутатов Серафим Лебедев с группой комсомольцев доставил 500-килограммовую скульптуру на вокзал и погрузил её в поезд. А затем поезд по пути пропал. Шла война, эшелоны подвергались бомбардировкам, их следы в хаосе войны терялись...

Скульптуру нашли жители Воронежа в 1943 году после освобождения города и отдали в местный музей изобразительных искусств. Да, она потеряла часть левой руки с жезлом, оливковую ветвь и фрагменты змеи, но была более-менее цела. А вот откуда она в Воронеже взялась, никто не знал. В 1968 году в газете «Коммуна» вышла статья «Нике Воронежская», и в описанной в ней статуе сотрудники музея в Гомеле признали утерянную ценность. Вскоре её вернули сюда.

Чтобы вы понимали изначальный замысел скульптора, вот вам гравюра, написанная с оригинала статуи два века назад:

Собственно, на колонне можно разглядеть аккуратно записанные на латыни три мирных договора с датами.

А где же оригинал?

Мраморная белая скульптура пережила не столь сложную, но тоже интересную судьбу. Она хранилась в особняке Румянцева в Петербурге, затем её перевезли со многими культурными ценностями Румянцева в Дом Пашкова в Москву, где был создан публичный Румянцевский музей. После революции предметы музея распилили между собой в основном Пушкинский музей и Третьяковская галерея.

Но статуя ушла не к ним. В 1953 году статую «Мир» передали в Киевский музей западного и восточного искусства. Вероятно, в связи с необходимостью пополнения коллекции музея, сильно пострадавшего в годы нацистской оккупации: в СССР практика дележа музейных фондов из гуманитарных соображений была нормой. По последним сведениям, «Мир» выставляется в основной экспозиции киевского музея. Впрочем, когда у нас будет возможность на неё посмотреть, большой вопрос...

Гуляя по дворцу, ловишь себя на мысли: приятно, что история Румянцевых и Паскевичей воспринимается здесь родной. Хотя мы вроде бы в Белоруссии, а не в России, но это наша общая история.

А если посмотреть на генеалогическое древо Паскевичей, то станет ясно, что это и чисто белорусская история одновременно. Глянем на родителей Ивана Паскевича. Род его отца уходит корнями не в Белоруссию, а на Украину: из запорожских казаков происходил Пасько-Цалый, потомки которого стали писаться Паскевичами. А вот мать Анна Осиповна, как сказано в левом нижнем углу схемы, была дочерью Осипа Карабанькова (также пишут: Коробовского) из Могилёвской губернии. Точнее, родилась она ещё до того, как сама губерния появилась – её территория входила в восточные области Речи Посполитой, перешедшие в Россию после первого раздела Польши.

Выходит, Паскевича можно назвать белорусом по матери... Што, Іван Фёдаравіч, не чакалі, што мы вас запішам у беларусы?

Примерно так выглядит дворец сегодня, это результат реконструкции Адама Идзковского с постройкой боковых галерей, домовой церкви слева (на севере) и башни справа (на юге). Это копия картины польского художника российского подданства Марцина (Мартина) Залесского, чьё изображение Брестской крепости мы видели в Брестской крепости. Залесский вообще любил изображать виды польских земель, в том числе тех бывших польских земель, что ныне находятся на территории Белоруссии.

Сейчас с этого ракурса на дворец толком не посмотришь, потому что парк очень сильно зарос деревьями. Это хорошо для парка, но плохо для красивых фоточек дворца. Парк, к слову, тоже значительно преобразился усилиями Идзковского.

Копия картины – современная, а вот когда написан оригинал, нам не пояснили. А надо бы, ведь башня дворца – четырёхэтажная, а тут всего лишь три этажа. Остаётся гадать, то ли архитектор не сразу построил все четыре этажа, то ли художник напутал и зарисовал лишь три.

В этой закрытой книге в витрине оставляли свои подписи почётные посетители дворца. Среди них были члены императорской фамилии. Чтобы вы в этом не сомневались, перед книжкой разместили копии страниц из неё с автографами императора Александра II за 1858 год и Николая II за 1915 год.

Салон, он же аудиенц-зал. Он очень маленький, но высокий, поэтому я попробовал сфотографировать его как бы чуть-чуть снизу вверх. Если на мою камеру пытаться сделать снимок горизонтальной направленности, то он будет охватывать стены арочных переходов и сам объём зала на снимке не удастся передать.

Из салона можно перейти в фельдмаршальский зал. По центру висят парадные портреты Ивана Паскевича и его супруги Елизаветы Алексеевны, урождённой Грибоедовой, двоюродной сестры писателя и дипломата Грибоедова. Зал довольно большой, шторка с подвешенными портретами между колоннами немного разделяет его пространство. Эти портреты XIX века кисти художника-академика Николая Шильдера – оригинальные, не копии.

Портрет Паскевича очень уж похож на известный и хранящийся в Эрмитаже портрет от Франца Крюгера, но со слегка изменёнными деталями. У Крюгера за Паскевичем на зрителя хитро поглядывает какой-то адъютант с лошадью, а у Шильдера правую часть картины полностью закрывает палатка. Крюгера в своё время прозвали «лошадиным Крюгером» за то, что он очень любил писать лошадок, и даже на портрет Паскевича поставил на фон лошадь. Вероятно, Шильдер этой любви немца не разделял.

Портрет Паскевича, одного из приближённых и чуть ли не главных генералов Николая I, Крюгер написал для императорской коллекции. Я рискну предположить, что Паскевичу тот портрет понравился и он заказал Шильдеру копию для своего гомельского имения. Возможно, в таких же пропорциях специально был создан и портрет жены, чтобы их можно было расположить вместе. К сожалению, это лишь мои догадки – информации о создании портретов я не нашёл.

В зале много экспонатов, связанных в первую очередь с военными достижениями Паскевича. Есть и хорошие картины. Например, уже знакомый нам Залесский и его картина, которая является копией с гравюры Константина Осокина, которая является копией с гравюры Владимира Мошкова. Всё сложно. На картине «Туркманчайский мир 10 февраля 1828 г.» изображён момент подписания мирного договора между Россией и Ираном, который завершил их войну 1826–1828 годов. Мошков, к слову, не раз бывал на Кавказе и в Закавказье, где периодически выступал в роли своего рода художника-военкора, поэтому об обстоятельствах подписания мирного договора он знал не в пересказе третьих лиц.

В центре стола сидит, как вы догадались, Паскевич. Он был одним из подписантов мирного договора. Собственно, в ходе именно той войны Паскевич взял крепость Эривань (Ереван), а России по итогу отошла территория Эриванского ханства, подчинённого Ирану. Справа через одного человека в чёрном мундире стоит, если не ошибаюсь, Грибоедов: его роль в подготовке договора и мирных переговорах была очень высокой, вследствие чего его вскоре назначили послом России в Иране в ранге полномочного министра. Конец этой истории для Грибоедова мы знаем.

P. S. Почему-то авторы этикеток в музее не смогли определиться, как нужно писать фамилию Залесского на русском языке. Под предыдущей картиной, где дворец, написали его с двумя С, а тут – с одной. В литературе встречается и такое, и такое написание.

Это уже другая война, куда бросили Паскевича как командира Отдельным Кавказским корпусом сразу после окончания зарубы с персами. Весной 1828 года началась война с Османской империей, которая тоже оказалась удачной для России. На Кавказском фронте главным событием стало взятие турецкой крепости Эрзерум, за что Паскевич был награждён орденом Святого Георгия 1-й степени, став полным кавалером этого ордена.

На картине ещё одного польского художника российского подданства Януария Суходольского «Сдача крепости Эрзерум 27 июня 1829 года» (1834) показано, как турки передают Паскевичу на белом коне, должно быть, символические ключи от крепости.

В витринах можно увидеть много всяких мелочей: и медали, и оружие, и предметы военного быта.

Или вот слева небольшая скульптурка (стекло немного отсвечивает, но разглядеть можно): это уменьшенная копия памятника Паскевичу, что установлен в Варшаве в 1870 году. Как вы догадываетесь, памятник не пережил бурные события начала XX века. Во время немецкой оккупации поляки терпели-терпели, но в конце концов выпросили у германской администрации возможность снести ненавистного им усмирителя польского восстания 1830-х годов. Забавно, что это произошло в октябре 1917 года, как раз тогда, когда в России тоже с удовольствием начинали сносить памятники царским сатрапам.

Моё внимание привлекли две папки, оформленные схожим образом, но с обложкой из бархата разного цвета. Одна из них, зелёная, в кадр не попала – в той папке хранится грамота на присвоение Паскевичу титула графа Эриванского. Вскоре после кавказских компаний на западной границе Российской империи полыхнула Польша, и после успешных военных действий по усмирению мятежников Николай I дал Паскевичу ещё один почётный именной титул, уже в этой грамоте в папочке из красного бархата – «светлейший князь Варшавский».

Обе папки датируются в этикетаже 1831 годом – вероятно, они были одновременно заказаны и выполнены в Петербурге на фабрике Лихачёва, а чтобы не путать их в домашней коллекции наград, их попросили исполнить в разных цветах.

Во дворце также предусмотрительно выделили пространство для проведения временных выставок и нескольких тематических постоянных экспозиций. Оно расположено в залах второго этажа центрального корпуса над Колонным залом, что заодно позволяет нам ещё раз посмотреть на этот зал, но сверху. Красиво, чего тут добавить.

Постоянные экспозиции как-то не впечатлили. В целом они отражают стандартную краеведческую тематику: есть зал про древнейшую историю Гомельщины с археологическими находками, есть экспозиции, реконструирующие городской дореволюционный интерьер.

На балкончике второго этажа Колонного зала немного обособленно стоит гипсовая скульптура, чьё название поставило меня в тупик: «Портрет Тётки (А. Пашкевич)». Скульптор – Заир Азгур, середина XX века. Ну, хорошо, товарищ Азгур, была у Вас тётка, только зачем её с прописной буквы писать?

Но только Тётка – это псевдоним белорусской дореволюционной писательницы Алоизы Пашкевич, участницы революционного движения, умершей от тифа во время Первой мировой войны. Азгур же – советский белорусский скульптор еврейского происхождения, который в целом создал довольно много скульптурных портретов и памятников за свою долгую жизнь. Некоторые из его работ хранятся в Третьяковской галерее, так что его можно назвать скульптором всесоюзного уровня. Тётка у него получилась хорошей: такая боевая белоруска с волевым видом.

Временная выставка разноплановых предметов из частного собрания Сергея Путилина, местного гомельского коллекционера, скромно (нет) называется «Мои коллекции». Чем ещё известен Сергей Путилин, я не знаю, но выставка весьма любопытна. Чего он только не заимел за долгие годы: это и шикарная мебель, и фарфор, и редкие иконы. И хорошо, что он показывает это нам, а не держит где-нибудь на чердаке.

На фото – картина художника Константина Вещилова, ученика Репина, «Крымская деревня» (начало XX века). Не могу пройти мимо крымской темы, очень люблю этот регион, а тут о нём напомнила картина не особо известного русского художника, который вроде бы успел наследить во многих музейных собраниях, но какой-то значимой фигуры в истории живописи не представляет.

На мой взгляд, самый шикарный экспонат, который предоставил Путилин на свою выставку, – это экземпляр Брестской Библии. Снимаю витрину сверху вниз, чтобы ребро витрины не мешало разглядеть страницы.

В Брестском областном краеведческом музее я показывал реконструированный типографский станок, который символизировал тему открытия в Бресте (Берестье) типографии в 1553 году – первой на территории современной Белоруссии. Николай Радзивилл Чёрный не только помог открытию этой типографии, но и давал деньги на её работу, в том числе на печать Библии на польском языке. Эту Библию называют Брестской, Берестейской, а также Радзивилловской.

Библия 1563 года издания считается самым крупным книжным изданием XVI–XVII веков, вышедшим в Великом княжестве Литовском. В ней 748 листов, 12 гравюр, очень красивый готический шрифт. В то время, напомню, Европа переживала Реформацию, и по постановлению Виленского синода 1617 года Библия на польском языке должна была находиться в каждом протестантском храме Литвы. Мы не знаем тираж Брестской Библии, но предполагают, что он мог достигать тысячи штук. Они-то и распространялись среди литовских протестантов.

Впрочем, к началу XVII века в ходе Контрреформации протестанты играли в Литве незначительную роль, а наследники Радзивилла Чёрного отказались от протестантского курса и на волне католического угара нередко уничтожали протестантские издания. Сын Чёрного Николай Христофор Радзивилл, он же Сиротка, однажды специально купил за 5 тысяч злотых несколько сотен экземпляров Брестской Библии и публично сжёг их в Вильне.

Короче говоря, на сегодня Брестская Библия – библиографическая редкость. По сведениям в СМИ от 2019 года, в Белоруссии хранится пять штук Брестской Библии, как в государственных коллекциях, так и в частных, а всего в мире – около 130. Но это смотря как считать. Если где-то сохранился один листик, то это тоже считается за экспонат. По сведениям другого белорусского новостного сайта, в мире можно найти всего лишь около полусотни экземпляров Брестской Библии, но при этом около двух тысяч отдельных фрагментов.

В мае 2023 года единственное полное издание Брестской Библии в Белоруссии стали экспонировать в Музее истории города Бреста, где мы были, но – увы – чуть позже того момента, как старинный фолиант утащили обратно в хранилище. На постоянной основе его показывать боятся: всё-таки свет и воздух разрушают структуру бумаги и чернила, и даже специально подобранная для Библии витрина не предназначена для постоянного хранения книги в открытом виде. Поэтому её периодически убирают, но обещают периодически же возвращать.

А перед нами – Библия из собрания Путилина. Как вы поняли, она неполная. Сколько страниц недостаёт этому экземпляру, в описании не указано. На вид она очень толстая, так что не думаю, что очень много. Говорят, что полный фолиант весит больше 15 килограммов. По словам Путилина, за Брестской Библией он гонялся много лет, переговоры с человеком, у которого хранился данный экземпляр, шли неудачно, и тем временем продавец вообще сбагрил Библию кому-то в Москву. Тогда Путилин нашёл этого московского покупателя и уже смог договориться с ним. Всё ради того, чтобы уникальное издание хранилось на белорусской земле (пафос, пафос).

Есть в музее совсем простенькие выставки. Выставка «Мера всех вещей» ориентирована скорее на детскую аудиторию: на примерах разных предметов из фондов музея нам рассказывают, что, как, когда и чем измеряли.

Я вот и не знал, что понятие «стопа» как единица измерения появилось гораздо раньше, чем, собственно, стопка для водки «Столичная», которую тут поставили над познавательным текстом о стопе. И, само собой, раз стопа – это древняя единица измерения, то она не имеет никакого отношения к числу 100, поэтому и слово «стопка» происходит не от «сто», а от «стопа». Когда будете разливать на троих «Столичную», можете козырнуть этим знанием перед собутыльниками.

Выставка «Подстилка: декоративное измерение» («Посцілка: дэкаратыўнае вымярэнне») носит этнографический характер и показывает коллекцию различных узорчатых покрывал, преимущественно собранных на Гомельщине. Подстилки (они же постилки или покрывала – не знаю, как точно перевести на русский) могли использовать не только для того, чтобы застилать какую-то поверхность, их иногда вешали на стену.

Мне на этой выставке понравился приём повесить на стену подстилку середины XX века из Житковичского района Гомельской области, а перед ней – триптих современного гомельского художника Ивана Андросюка «О Белоруссии: Житень. Мать-Земля. Песня» (2018). Где именно здесь изображён дух осени и плодородия Житень из белорусского фольклора, где Мать-Земля, а где песня – не спрашивайте. Но сочетание простеньких картин с узорчатой подстилкой вышло удачным.

Выставка «I што ні двор – то песня, што вёска – то сады...» в качестве названия использует цитату из стихотворения советской белорусской поэтессы Евгении Янищиц, что посвящено полесской природе и сельской жизни:

Прыедзь у край мой ціхі,
Тут продкаў галасы,
Тут белыя бусліхі
I мудрыя лясы.

Хапае на Палессі
I сонца, і вады.
I што ні двор – то песня,
Што вёска – то сады.

Это не полное стихотворение, а только начало. Попробую перевести этот фрагмент:

Приезжай в мой тихий край,
Здесь предков голоса,
Здесь белые аистихи
И мудрые леса.

Хватает на Полесье
И солнца, и воды.
И что ни двор – то песня,
Что ни деревня – то сады.

Даже рифма сохранилась!

Выставка показывает картины художников на сельскую тематику. В целом ничего особенного, но для последнего фото из музея очень уж не хватало какого-то запоминающегося экспоната. Пусть им станет этот слегка упоротый, но при этом весьма миленький кот с картины Роберта Ландарского «Кот. Сумерки» (2009).

Пока вы наслаждаетесь этим полотном, мы сделаем перерыв, а после погуляем по парку.

Продолжение следует...

Ранее в поездке: