Непривычный 4 век. Часть 3. Империя расстояний

Говоря о римской империи мы часто недооцениваем влияние её масштаба. В современную эпоху легко забыть, что отправка короткой записки в другой город занимала не секунды, а часы. А ведь империя протянулась с запада на восток почти на 5000 километров.

Логистика была главной бедой любой державы вплоть до современности. Риму, с одной стороны, повезло, так как ключевые его территории были расположены вокруг моря, что значительно ускоряло коммуникации.

Сообщение из Рима в Александрию летом и при попутном ветре можно было бы доставить за 7–10 дней. Однако в зимний период Средиземное море было опасно своими штормами из-за чего, если и нашелся бы отважный мореплаватель, то на доставку сообщения ушло бы месяца 2, не меньше. За это время курьер из Рима и посуху сумел бы догнать корабль, но только если бы гнал без перерывов на сон. До более отдаленных территорий империи сообщения могли идти еще дольше — до 4 месяцев. Если же доставка осуществлялась по земле, то 350 км от Равенны до Рима могли быть преодолены в среднем за срок от пяти дней до месяца, а от Милана до Равенны (260 км) сообщение могло идти от 12 до 66 дней! [54: c.116] Даже если использовать сменных лошадей и гнать без передышки на сон и еду минимальное время в пути сокращалось бы лишь до 2 суток. Но такой способ доставки сообщений был крайне дорогим.

То есть ни о какой оперативности при передаче информации мы говорить не можем: лаг всегда измерялся днями. Поэтому, чтобы иметь свежие сведения, приходилось быть ближе к их источнику. И императоры отлично понимали это, поэтому уже во 2 веке н.э. начнут все чаще пребывать значительную часть времени у границ империи, а не в ее столице. В 4 веке эта тенденция разовьется в фактический перенос столиц в места пребывания императоров, тогда как формальные столицы сохранять за собой лишь отдельные функции.

Удаленность императора от провинций делала его власть довольно условной. Чтобы быть эффективными, наместники должны были иметь высокую степень автономности, так как спросить центр об образе действий по каждому чиху не выйдет. Но такая самостоятельность вкупе с высоким лагом коммуникаций давали очень много власти. Прямой контроль за деятельностью наместников был возможен только с задержкой — обмен сообщениями мог длиться месяцами, что позволяло топить в этой бумажной волоките любые вопросы [42: c. 157-158]. Инструкции не могли охватить все возможные проблемы. Создание надзорных структур на местах требовало выдать уже им высокую степень автономности. Но кто будет сторожить сторожей? И так по кругу.

В эпоху принципата некоторые императоры пытались устраивать инспекции, но длительность переездов была столь огромной, что на посещение всех провинций ушли бы годы, а медлительность связи при этом ограничивала любые возможности для решения иных вопросов государственной важности. Поэтому уже во 2 веке редкий император посещал хотя бы половину провинций. Да, они имели возможность узнать информацию о подчиненных им территориях от лиц, кто там был, но все это были знания из вторых и третьих рук. Многие провинции императоров не будут видеть десятилетиями, а сами правители будут знать о них довольно условно.

И это же касается, на самом деле, и многих представителей элит. Редкий римлянин мог похвастаться тем, что увидел хотя бы половину провинций. Если императоры, военачальники, отдельные чиновники, торговцы и гонцы по роду обязанностей имели представления об огромной величине их государства, то вот значимая часть аристократов и особенно простого населения — лишь очень условно. Даже многие сенаторы имели крайне ограниченный опыт путешествий: в лучшем случае они посещали Грецию и пару провинций, где у них были виллы. Для сенатора 4 века Симмаха, одного из наших главных источников по эпохе, путешествие из Рима в Трир, занявшее несколько месяцев, будет едва ли не величайшим приключением в жизни. Что уж говорить про простое население.

Мы, к сожалению, слабо представляем себе, что думали об империи и её размахе простые жители. Для многих из них она обычно ограничивалась их провинцией, так как мобильность населения после активного расширения 1 века до н.э. была на не очень высоком уровне. Понятное дело, что какие-то контурные представления о том, что есть Рим и Италия у большей части людей были. Но они были примерно на том же уровне, что и знание о существовании императора: то, что он есть точно известно с реверсов монет и из речей местных чиновников. Но лично проверить этот факт мало у кого вышло бы.

Так что, на мой взгляд, нет ничего удивительного, что в период империи народ не очень хотел воевать с варварами где-то там далеко на каком-то Рейне и Дунае. Патриотизм был велик, когда римлянам непосредственно угрожали вторжения варваров в Италию. Как только границы зон вторжений сдвинулись, патриотизм сдвинулся за ними и пограничные регионы стали базой для найма мотивированных солдат. О том, что где-то на севере существуют германцы, а на востоке — персы, простое население вероятно и знало, но пока германец или перс не замаячит где-то невдалеке, это для многих была “не их проблема”. Так было и во времена республики, и во времена империи.

При этом, говоря о простом населении, мы его вообще-то очень огульно обобщаем. Я неспроста в одном из вступительных текстов говорил о проблеме идентичности. Есть довольно серьезное основание считать, что романизация в сельской местности носила поверхностный характер и в каждом регионе формировала свою довольно специфичную общность. Житель Иберии и Сирии оба были римлянами, но встретившись, могли принять друг друга за чужаков из-за разной одежды, привычек и даже нюансов латыни. Многим жителям восточной части империи вообще было проще изъясняться по-гречески, но и на западе латынь хорошо знали в основном лишь аристократы, а вот плебс говорил на «порченой латыни» — суть римский суржик. Чувствовали ли все эти люди глубокую общность друг с другом — это очень большой вопрос.

Мы можем утвердительно на него ответить только для элит: они-то вот чувствовали общность друг с другом, так как воспитывались в одной культурной среде. Но и то, с рядом оговорок. Сенаторам вплоть до самого конца 4 века (о причинах изменения подхода мы поговорим, но сильно позже) было обязательно жить в Риме, что нивелировало любые имевшиеся культурные различия. Но вот уже с всадничеством и декурионами возникает большая доля неопределенности, так как даже наличие общего греко-римского базиса не означало отсутствия культурных различий у выходцев из разных провинций. А уж про общность всех этих людей с плебсом можно говорить очень условно [42: с.358].

Но все же, даже если эти различия существовали, сам факт того, что за 4 века средиземноморской гегемонии Рим сумел объединить представителей элит из совершенно разных этносов и культур в единый политический класс, не может не восхищать. И не удивлять тоже. Империи Нового времени обычно управлялись элитами, имевшими схожее происхождение, часто локализованное на не очень большой территории. Римом же управляли выходцы со всего Средиземноморья и даже потомки варваров. И все они оставались в рамках одной культурной среды.

Для простого же населения сама империя была чем-то эфемерным, существующем в большей степени в голове, где даже конкретные географические привязки и границы были крайне условны и подвижны. Именно элиты — сенаторы, чиновники и куриалы связывали воедино всю эту территорию, обеспечивая её единство.

И глядя на все это начинаешь понимать, что вопрос «почему пала Римская империя?» не верен по своей сути. Задавать нужно другой: «почему вообще она так долго не падала?». Возможно, весь этот цикл поможет частично ответить на него.

Источники: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подписывайтесь на мой ВК

Подписывайтесь на мой ТГ