Непривычный 4 век. Часть 13. Трансформация сельского мира

Вот мы и подошли к теме, которую приходится рассматривать при рассказе о любом древнем государстве. О его базе - сельском хозяйстве. Мы уже рассмотрели ранее основные моменты его устройства во 2 веке и тенденции в третьем. Однако с четвертым все крайне сложно.

Начнем с самого важного вопроса - населения империи. К сожалению, любые его оценки имеют сомнительную достоверность. У нас нет прямых свидетельств в виде результатов переписей. Те обрывочные сведения, что есть по нескольким небольшим регионам, дают слишком мало информации.

Да, есть косвенные данные - в первую очередь результаты археологических исследований, но они противоречивы и крайне зависимы от контекста. Основной источник - это изучение свидетельств заселенности, из которых можно провести оценку плотности населения. Многие раскопанные участки показывают значительное снижение заселенности в 3 веке, некоторое восстановление в 4, но не достигающее пиковых значений 2 века. Однако, как я уже неоднократно отмечал, эти данные страдают от целого комплекса недостатков.

Первый и самый главный - это разрозненность мест раскопок. Имеющиеся данные показывают высокую вариативность тенденций даже в соседних регионах - пока одни места были заброшены, в других все было стабильно или наблюдался рост [13: с. 392-393; 14: с. 351-353, 538; 42: с. 285; 73: с. 6, 16]. Соответственно, делать широкие обобщения сложно. Тем более есть много причин, почему данные могут нести искажения. Нередко слои 3-4 веков могут быть нарушены предыдущими раскопками или быть обследованы лишь поверхностно. Также существуют проблемы с периодизацией находок и их интерпретацией из-за плохой сохранности. Из-за чего один и тот же массив данных при отбросе и учете находок с сомнительной периодизацией дают разброс числа заброшенных в 4 веке участков от 17 до 75% [73: c. 4]!

Если обобщать современные работы, то снижение плотности населения наблюдалось во многих регионах, однако делать из этого однозначные выводы о том, что население в сельской местности заметно снизилось невозможно. Не исключены варианты, что в некоторых случаях происходило изменение модели расселения - переселения в другие места, рассредоточение или наоборот концентрация населения вокруг центров экономической активности [14: c. 355-356; 42: с. 287, 309].

Междисциплинарные исследования также не могут дать ответа о сельской демографии. Например, исследования палеобатаников, чаще всего не имеют достаточной разрешающей способности, чтобы четко определить по пыльце хронологическую привязку изменений в обработке земли. Они показывают, что в конце 4 - 5 веках, наблюдался некоторый спад выращивания пшеницы и рост лесного покрова [70: с. 11; 72: c. 634]. Однако надежно связать эти изменения с численностью населения невозможно - снижение эксплуатации сельхозугодий значит лишь, что снизился спрос на её продукцию, но ничего не говорит о причине [73: c. 25]. Да и рост лесов отнюдь не значил, что эти земли выпадали из хозяйственной деятельности, так как именно там обычно выпасали свиней [72: с. 638].

Все эти соображения не мешают некоторым историкам делать широкие обобщения и строить модели долгосрочного снижения населения империи в 4 веке [12], с “кривыми смерти” по которым к концу 5 века в некоторых провинциях оставалось не больше пятой части от населения 2 века. Однако большого признания такие модели не получили из-за шаткости их обоснований.
Тем не менее сегодня не оспаривается, что население империи в 4 веке н.э. было меньше пиковых значений середины 2 века, но насколько - это большая загадка. Без этих сведений мы едва ли можем оценить экономическое положение империи, влияние на него роста военных расходов и т.д. То что сама экономика немного ужалась - это однозначно, города соврать не дадут. У государства и его элит больше не было ни денег, ни желания поддерживать одинаково высокий уровень расходов на инфраструктуру во всех городах. Но опять же, само по себе это нам говорит чертовски мало.

Хорошо, количественную оценку мы сделать не можем, но ведь можем качественную! Да, можно, но она будет далека от «катастрофического» сценария. Первое, что бросится нам в глаза - что вцелом структура землевладения в поздней империи похоже не претерпела серьезных изменений. Все так же у нас встречаются малые, средние и большие хозяйства, без значительного изменения их соотношения друг относительно друга.
Вопреки распространенному мнению об упадке вилл в 4 веке, похоже, что многие из них прекрасно себя чувствовали. Первая половина века проходит почти везде под знаком восстановления и реконструкции старых вилл, а также строительстве новых. Как и прежде на западе виллы являются куда более значительной частью экономической реальности, нежели на востоке. Однако и на востоке можно отметить рост их числа, вероятно, благодаря росту вовлеченности в имперские институты местных элит.

В определенном смысле 4 век стал новым расцветом вилл, когда наблюдались значительные инвестиции в них [33: c. 69-70]. Многие из самых роскошных вилльных комплексов появятся (будут реконструированы из старых вилл или построены с нуля) именно в 4 веке [14: c. 337; 17: с. 18]. У этого явления есть сразу два объяснения каждое из которых могло быть более выражено в каждом конкретном случае.

Первое - это «бегство куриалов» из городов в сельскую местность. Так как жизнь в городе перестала приносить престиж и уважение за приемлемую цену, то куриалы могли переезжать в сельскую местность, где старались воссоздать привычный им уровень комфорта и роскоши [4: с. 3]. Однако ряд исследователей считают, что масштабы бегства в сельскую местность сильно преувеличены [42: с. 302, 408; 52: с. 226-227].

Второе - это изменение в самом менталитете римлян, которое привело к тому, что важным стала визуальная демонстрация собственного престижа и влияния через богатые городские домусы и виллы [14: c. 339].

Естественно, что данные процессы наблюдались далеко не везде. Чаще всего богатые «дворцовые» виллы встречались в Италии, Испании, южной и северо-западной Галлии, на адриатическом и ионическом побережье. Некоторые из этих вилл будут использоваться длительное время [14: c. 384], однако многие к концу века будут перепрофилированы - их некогда прекрасные дворцы постепенно станут хозяйственными помещениями. Таким образом произойдет отказ от их прежнего назначения в пользу максимизации прибыли [11: с. 9; 14: c. 523].
Производящие виллы, где выращивали товары на продажу, а функции жилья хозяев они если и выполняли, то во вторую очередь - были, судя по данным археологии, самым распространенным типом вилл. Они встречаются по всему римскому миру и в 4 веке наблюдался период роста их числа. Некоторые виллы, которые во 2 веке были дворцового типа, в 4 были восстановлены уже в качестве производящих [71: c. 21]. В общем случае это означало сооружение зернохранилища, а также организацию мощностей по переработке продукции - мельниц, прессов для масла и вина. Предполагается, что рост числа деревянных строений на виллах может быть признаком интенсификации хозяйственной деятельности на них [73: с. 15-16].

В 4 веке археологические свидетельства фиксируют рост концентрации построек у вилльных комплексов. Вкупе с признаками роста мощностей по переработке на самих виллах это позволяет предполагать, что они стали занимать большую роль в экономике регионов [14: с. 375]. Часто находят на них следы кузниц, что свидетельствует о росте независимости от рынка в снабжении инструментом и расходниками [70: с. 10]. А кроме того расширилась практика организаций регулярных ярмарок на виллах [42: c. 308]. Таким образом, можно предположить, что виллы в 4 веке стали центрами локальных рынков, вокруг которых вращалась большая часть жизни сельских общин. Они служили центрами переработки урожая, его конвертации в товары и деньги, необходимые для уплаты налогов. Таким образом крестьяне имели меньше поводов к поездкам в город, виллы приобретали роль передаточного звена между селом и городом, а их владельцы увеличивали собственное влияние.

К сожалению про мелких собственников земли мы сказать можем гораздо меньше. И наши источники, и археология не столь многое могут рассказать о них. Нет убедительных свидетельств того, что крупные землевладельцы сконцентрировали в своих руках больше земли, нежели прежде [21: c. 49-51]. Судя по всему в 4 веке происходил постепенный отказ от обработки земель, требующих больших затрат на ирригацию или с плохими почвами [73: c.6]. В некоторых случаях сокращение сельскохозяйственной деятельности было вызвано смещением торговых маршрутов [69: c. 316]. Считается, что происходило укрупнение деревень, однако данный тезис требует большей проработки [69: c. 324; 73: c. 2].

Свести все изменения в структуре сельской экономики Рима к единой схеме не выйдет, так как уж больно много было в ней переменных. Бурный рост африканских провинций был вызван не только их удачным климатом и высокой урожайностью, но и плотным участием в анноне, благодаря чему в регион постоянно реинвестировались средства. Схожая картина была и на севере Испании, тогда как её юг и юг Галли процветали благодаря удачному расположению на торговых маршрутах. Север Италии в 4 веке из-за отмены иммунитетов по налогам и росту поставок из Африки испытал спад, в то время как юг Италии в то же самое время испытывал рост [13: с. 392-393].
На востоке наблюдалась тоже не менее противоречивая история. Создание новой столицы дало мощный толчок для развития экономики Анатолии и побережья Эгейского моря. Тогда как на берегах Ионического моря и Адриатики, некогда блиставших роскошными виллами, если и наблюдалось восстановление, то очень ограниченное [71: c. 19-21].

Отдельно следует оговориться о северной границе империи - на территориях вдоль Рейна и Дуная наблюдался рост милитаризации и одновременное снижение экономической активности. В 4 веке здесь снизилось число вилл [14: c. 372-373], а также появился свой собственный уникальный тип «укрепленных вилл». В основном виллы тяготели к рекам, как удобным маршрутам сбыта. В то же время оба региона демонстрируют и различия: если на Балканах явно проявило себя «бегство» населения из равнинных участков в холмистые, более удобные для обороны, то вот в Галлии - даже в пятом веке активно эти процессы наблюдаться не будут [15].

Говорить об изменении отношений в сельской местности не менее сложно. Рост роли вилл в сельской экономике скорее всего означал большую зависимость свободных фермеров от их владельцев. Они могли, используя свои ресурсы или положение сборщика налогов, пытаться манипулировать рынком с целью получения легких денег или введения мелких фермеров в зависимость. Могли они это делать и более традиционными способами - через выдачу кредитов под процент. Однако оценить масштабы такого явления невозможно.

Кроме того свободные фермеры могли вполне добровольно добиваться покровительства аристократа, чтобы снизить налоговое бремя. Чиновники, сенаторы, а также влиятельные куриалы, за счет влияния и иммунитетов могли добиться для себя более выгодных налоговых ставок (видимо далеко не всегда законно). Желающий снизить налоговое бремя фермер мог стать фиктивным или реальным арендатором такого землевладельца, снизив расходы. Достаточно влиятельный землевладелец таким образом мог еще сильнее увеличить собственные выгоды, используя личный авторитет для давления на сборщиков налогов. Но были и обратные случаи, когда за защитой от произвола землевладельца к чиновникам или военным обращались его арендаторы, предлагая за это деньги [42: c. 310].

Естественно, что такие вещи имперским властям очень не нравились. Вообще уклонение от налогов в законах империи регулируется так часто, что можно подумать, будто уклонялись если не все, то очень многие. Судя по законодательным нормам, снизить налоговое бремя стремились представители всех слоев населения. Однако масштаб проблемы нам неизвестен - сама частота издания законов ничего не говорит о реальных масштабах проблемы.

Традиционно считалось, что в 4 веке римские элиты превратились в протофеодалов, добившись законодательного закрепощения собственных арендаторов, ставших колонами. Однако институт колоната является на сегодня большой загадкой. Не понятно ни когда и при каких условиях он появился, ни как развивался. Нет у него и четкого определения. Его первые упоминания в законах появляются только при Константине, но неясно был ли он тогда широко распространен.

Ключевое отличие колоната от других типов аренды - это серьезные законодательные ограничения свободы передвижения колонов законом. Они были прикреплены к своей земле и не могли её самовольно покидать: если колон сбежал и его укрывал другой землевладелец, то его требовалось вернуть обратно и уплатить все его недоимки по налогам. Последнее крайне важно, так как государство колон интересовал исключительно как налогоплательщик. Фактически положение колона было средним между рабом и свободным арендатором [39: c. 503]: существовали разные статусы колонов - от почти свободных, до почти рабов [42: c. 288]. Сами колоны, вероятно, были пожизненными арендаторами [40].

Как люди становились колонами неизвестно. Есть разные гипотезы. Что это могли быть бывшие военнопленные, расселенные по внутренним провинциям [42: c. 290]. Или, что колонат изначально возник в императорских поместьях и мог быть связан с долгами за аренду: колон обещал обрабатывать землю в обмен на погашение его долгов по налогам [21: с. 95-86; 75: с. 294]. Что колоны были субарендаторами императорских владений [73: c. 20]. Возникновение колоната, могло быть следствием желания государства привязать налогоплательщиков к налоговым округам [63: с. 12]. Возможно, что колонат родился из желания удержать арендаторов за счет предложения более выгодных условий аренды, но при условии её пожизненного характера [42: c. 289]. А возможно, что колонат был вообще юридическим конструктом, объединяющем в себе множество разных явлений.

Не до конца ясен даже механизм привязки колона к земле, так как побег с неё рассматривался именно как уклонение от уплаты налогов. Некоторые категории колонов были ограничены в имущественных правах, правах наследования и возможности подать в суд на землевладельца [20: c. 750]. Не могли колоны скрыться от своих обязательств завербовавшись в армию - их обязаны были вернуть обратно. Однако в то же самое время колоны императорских владений имели льготы по налогам и были освобождены от многих общественных обязанностей. Это приводило к тому, что некоторые свободные граждане стремились получить статус императорского колона [42: с. 290]. Но неясно распространялись ли эти правила на прочих колонов.

Все эти сложности в интерпретации положения и статуса колонов усугубляются тем, что нам попросту неизвестен масштаб распространения этого явления. Тот факт, что законы много места уделяют колонату, к сожалению, невозможно конвертировать в конкретную их численность. Поэтому оценить влияние колоната на сельскую действительность невозможно.

Столь же сложный вопрос и с рабством. Вопреки распространенному убеждению рабство не умерло в ходе кризиса 3 века. Рынок рабов продолжал существовать [39: c. 495-496], есть множество свидетельств наличия больших групп рабов в сельской местности [20: c. 753; 39: c. 492].

Таким образом, если обобщить все описанное, то выходит картина весьма далекая от «катастрофического сценария». Экономика империи не падала везде и всюду, и тем более не разложилась на плесень и липовый мед. Не произошло ни тотального упадка вилл, ни превращения их владельцев в феодалов. Колонат был, но его масштабы попросту неизвестны. Рабство не умерло, но и про него мы едва ли способны сказать что-то кроме того, что оно было. Сельская экономика поздней античности для нас все еще покрыта дымкой неопределенности: возможно, что в 4 веке все же что-то в экономике Империи запада надломилось, но мы едва ли способны сегодня сказать что именно.

Источники: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подписывайтесь на мой ВК

Подписывайтесь на мой ТГ