Непривычный 4 век. Часть 4. Империя городов (2 век)

Для того, чтобы понять процессы, которые происходили в римском мире в 4 веке н.э. для начала нужно взглянуть на предшествующий период. 2 век н.э. считается пиком Римской империи, когда она достигла наибольшего могущества и благоденствия. И главным его символом были города с величественными храмами и аренами, широкими проспектами, акведуками и канализацией. Их образ до сих пор вызывает восхищение. Но все ли было так благополучно за этим прекрасным фасадом?

Мы не просто так начинаем с городов. Ведь античность — это эпоха их расцвета, небывалого за всю историю Европы до современности. Города были не просто местами концентрации ремесленного производства, торговли и администрации, а душой и сердцем любой общины. Именно в черте города протекала вся политическая жизнь, выполнялись гражданские обязательства и реализовывались права, проводились ключевые религиозные ритуалы и культурные мероприятия. Проще говоря, только в городе термин «гражданин» приобретал свое наполнение.

Римская империя была именно что империей городов. Рассуждая о ней мы часто склонны рассматривать её государственные структуры, забывая о том основании, на котором она зиждилась. А этим основанием с самого начала римской экспансии был союз общин (civitas, цивитас), состоявших из города и принадлежавшей ему сельской округи. Именно civitas были наименьшей единицей административно-территориального управления империи. С руководством общин взаимодействовали имперские власти, накладывая на них различные обязательства. Тогда как во внутренних делах цивитасы имели полное самоуправление в границах, определенных договором с Римом. Сельская местность шла лишь оправой к бриллианту — городу, который она обслуживала.
Интеграция в общее политико-правовое пространство Рима приводила к тому, что формы внутреннего устройства цивитасов зачастую унифицировались с римскими. В общем случае городом руководил совет (курия), аналогичный по функционалу римскому сенату, а текущие административные обязанности исполняли декурионы (аналог магистратов). Именно на декурионах лежала ответственность за сбор налогов, поставку рекрутов и другие обязанности перед столицей.

Для тех регионов, в которых полисные традиции были сильны, владычество римлян не меняло практически ничего. Но так было далеко не везде. Приходя на новые территории, где не было привычных римлянам форм территориальной организации, они таковую создавали по образу и подобию самого Рима. В Испании, Галлии, Германии, Британии, на Балканах и в Африке — везде приход легионеров быстро приводил к появлению городов, устроенных по римскому образцу: с прямыми улицами, форумами, цирками, театрами и эллинистическими храмами.

Для римлян возведение новых городов было мерой в первую очередь административной — они просто воспроизводили уже привычные им формы местной организации. Однако римский город привносил с собой и особую политическую и общественную культуру. Местные элиты вынуждены были перенимать новый образ жизни, начиная вести себя как римляне [6: c. 45-49, 82-83]. Таким образом именно в городах шла активная романизация и складывалась особая греко-римская мультикультурная общность. Уже ко 2 веку н.э. разница в культурном плане между городскими элитами с разных концов империи будет гораздо меньше, нежели между сельскими жителями соседних провинций. Именно города и были римской империей, тогда как сельская местность — лишь их ресурсной базой.

Огромная роль городов и размеры некоторых из них не должны сбивать вас с толку. Даже на пике римской урбанизации в них жило не больше 20% всего населения, а остальные 80% обеспечивали их жизнь своим трудом. Для архаичных доиндустриальных обществ это небывало большой показатель. Вызван он был удачным сочетанием факторов мягкого климата, роста знаний об агротехнике и высокой логистической связности Средиземноморья. Благодаря этому урожайность была столь велика, что регулярно возникали излишки продуктов питания на которые можно было содержать большое число иждивенцев не занятых в земледелии.

Так как города еду не производили, а только потребляли, то они критически зависели от собственной сельской округи и урожайности в ней. Очевидно, что плодородный регион мог поддерживать жизнедеятельность города большего размера, нежели неплодородный. Компенсировать этот недостаток могла торговля, но только в том случае, если были товары, которые можно было бы выгодно обменивать на еду.

При этом я не просто так упомянул выше высокую логистическую связность Средиземноморья. Мы часто восхищаемся римскими дорогами, однако забываем, что они не были ключевыми торговыми маршрутами. До эпохи развития железных дорог сухопутные перевозки были в десятки раз дороже морских и речных. Перевозка груза зерна на 100 км в повозке, запряженной волами, требовала фуража эквивалентного веса [13: с. 327; 27: с. 283]. Даже с учётом того, что чаще всего кормили скотину менее дорогими сортами зерна, выгода от такой торговли могла быть микроскопической. По этой причине значительная часть античных городов расположена рядом с водными путями, а их сельская округа редко превышала 50 километров.

При крайне высокой зависимости городов от собственной же сельской округи, все общественные и политические институты общин были выстроены так, что именно село находилось в подчиненном положении у города. Эта двойственность нашла отражение в двух концепциях устройства города, которые всегда присутствовали, но в разном соотношении.

С одной стороны, изначально многие города появлялись как место, где можно было обменять продукты на различные ресурсы и ремесленные товары. Тут же, раз уж люди все равно приходят в город, логично было и решать общие вопросы, отправлять религиозные культы и осуществлять иные общественные услуги. Такой «город-сервис» обслуживал собственную сельскую местность за небольшой процентик, возвращая в обмен на продукты питания товары и услуги [20: c. 559]. Однако, с другой стороны, рядом с этой сервисной экономикой всегда присутствовала и другая модель — «города-паразита»: потребляющего гораздо больше ресурсов, чем отдает обратно [42: c. 316].

Во-первых, в любом обществе всегда были аристократы, которые обычно имели достаточно земли, чтобы была возможность жить в городе на более качественном уровне, нежели другие люди. Они формировали спрос на роскошь, услуги учителей, скульпторов, художников и прочих представителей узких городских профессий. Они строили богатые городские дома, наполняли их слугами-рабами и экзотическими безделушками. Этот спрос был почти никак не связан с сельской местностью, кроме того, что потреблял её ресурсы.

Во-вторых, городу для обеспечения всех необходимых функций требовались общественные пространства: форумы, рынки, гавани, храмы и т.д. Естественно, что их возведение оплачивалось за счет все того же излишка еды на селе. При этом строительство требовало добыть и переработать ресурсы (дерево, камень, глину для кирпичей и черепицы). Чтобы вышло качественно, требовались профессионалы-строители, а также те, кто будут эти постройки обслуживать. И, хотя добыча ресурсов осуществлялась в сельской местности, значительная их часть шла на обеспечение нужд городов.

Кажется, что оба эти типа трат имеют мало общего, но на деле их связывала воедино ведущая роль элит в их осуществлении. Римская (да и античная) общественная культура строилась на здоровом тщеславии. Каждый уважающий себя аристократ должен был показывать всем свое влияние и авторитет, как с помощью политической карьеры, так и с помощью монументальной пропаганды [6: c. 47-50]. Как только у римских аристократов появилось достаточно ресурсов, они для удовлетворения собственных амбиций начали активно строить в Риме не только богатые личные жилища, но и общественную инфраструктуру [20: c. 576-577]. Явление благотворительности в источниках часто называется на греческий манер эвергетизмом.

Эта ярмарка тщеславия и породила бум урбанизации: чем больше шло городских строек, тем больше требовалось для этого ресурсов и рабочих, и тем больше росла городская экономика. При этом рост трат на города шел, естественно, за счет сельской округи [1: c. 45]. Торговля на далекие расстояния позволяла лишь перераспределять в определенных пределах имеющиеся ресурсы, но она не могла из ничего создать ключевой для роста городов товар — еду. А следовательно и пределы роста городов ограничивались производительностью сельского хозяйства.

В конце 1 века до н.э. благодаря окончанию крупных конфликтов в Средиземноморье сложились наконец условия не для ограбления, а полноценной интеграции провинций в экономику империи. Кроме устранения многих торговых барьеров, на западе началось активное освоение новых территорий: Африки, Галлии, Британии, Германии, Иберии и балканских провинций. Привнесение туда римских методов хозяйства и инвестиций из других регионов позволило значительно расширить сельхозугодья и увеличить производство пищи [13: c. 384], а рост городов, как рынков сбыта, и снижение торговых барьеров империи сделали торговлю более выгодной [21: c. 35-36].

За счет этого растущего излишка еды бум городского строительства вошел в самоподдерживающуюся стадию [13: c. 390-391]. В сотнях цивитасов местные политики, активно боровшиеся за благосклонность народа на выборах, строили все новые и новые общественные сооружения. Именно в этот период возник тот облик античных городов, которым мы все восхищаемся.

Однако рост размеров и великолепия цивитасов требовали огромного количества ресурсов. Множество жителей были заняты в возведении и обслуживании инфраструктуры, поглощая гигантское количество излишков продовольствия, но ничего не отдавая взамен селу. Это заметно отличает античный город от его потомков в Европе начала индустриальной революции, где городские жители были заняты в индустрии, чьи товары находили сбыт и в сельской местности.
Видимое великолепие городов скрывало за собой довольно мрачную истину. Большая часть горожан жили бедно, плохо питались и часто болели, из-за чего их ожидаемая продолжительность жизни была очень низка. Чем больше был город, тем меньше жили его бедные граждане [1: c. 30-31; 30: 2.27]. Это была цена внешнего великолепия.

При этом сельская экономика не могла расти вечно, так как имела фундаментальный предел производительности. С любого участка земли при неизменной агротехнике можно было снять лишь ограниченный урожай. Рост вложений труда в землю не приводит к линейному росту урожайности, зависимость обратная: вложив в два раза больше труда рост урожайности будет всего в пару десятков процентов. Преодолеть эти ограничения можно за счет изменения агротехники. Однако ничего похожего на «революцию химических удобрений» 19 века, которая привела к кратному росту урожаев, в Риме не происходило [21: c.23-24]. Изобретение «галльской жатки», длинных кос или водяной мельницы не меняло урожайность земли.

Поэтому после бума расширения обработки земли в 1 веке н.э. производство еды неизбежно вышло бы на плато. Экстенсивный рост был ограничен не только агрессивностью соседей, но и тем, что лучшие сельхозугодья Рим уже захватил. А освоение территорий с низкой урожайностью хоть и увеличивало валовый поток продуктов, но снижало общую эффективность [1: c. 41]. А ведь ещё был важен фактор логистики: с некоторых территорий доставлять зерно до города было невыгодно и проще оказывалось либо потребить его на месте, либо бросить участок.

Эти факторы приводили к тому, что в конкуренции за рынки сбыта выигрывали области с высокой урожайностью и легким доступом к дешевому морскому и речному транспорту. Тогда как те, кто вынужден был выращивать товары на бедной земле, удаленной от водных путей, несли все большие издержки. Только необходимость поддержания достаточно высоких городских расходов будет подталкивать к продолжению попыток извлечь максимум прибыли из земли. Но эта интенсификация имела оборотную сторону — эрозию почвы, снижающую урожайность, свидетельства чего нашли археологи [14: с. 393].

То есть Рим уже во 2 веке столкнулся с прекращением роста сельской экономики и началом процесса перераспределения торговых потоков, о чем подробнее поговорим в следующем посте. Понятное дело, что такая экономическая модель была крайне неустойчивой. Фактически городская экономика Рима была перегрета и её объем часто не соответствовал экономическим возможностям городов по обслуживанию самих себя. Города 1–2 веков н.э. были раковыми опухолями, которые хоть и были прекрасными внешне, но мало давали окружающей сельской округе и много требовали для поддержания собственной жизни. Достаточно было произойти какому-то серьёзному экономическому шоку, чтобы вся эта модель потребления пришла в кризис.

Уже к середине 2 века н.э., судя по всему, началась коррекция экономики с отказом от обработки малоперспективных участков. Ну а после 150-х годов н.э. по империи шарахнули вспышки чумы [20: c. 757], началось локальное похолодание климата [27: c. 34; 28: c. 12] и участились войны с варварами. Все это привело к снижению инвестиций в города. Местным элитам (куриалам) приходилось сокращать свои расходы на эвергетизм и оказывалось, что многие города более неспособны финансировать все собственные расходы [30: 2.18]. Часть городского населения оказывалась просто более не нужна и вынуждена была искать новые способы выживания, а ранее заселенные участки забрасывались [29: с. 8-9]. В упадок приходила и уличная сеть, нарушалась работа муниципальных служб, и в городах росли горы мусора [68: с. 161, 172, 245].

Больше всего не повезло тем городам, что были основаны в административных целях без экономической необходимости. Это касалось в первую очередь северных районов или территорий, удаленных от моря и рек с их дешевыми перевозками [14: c. 583]. Их сельская округа нередко изначально не могла потянуть содержание собственных цивитасов и держалась во многом за счет трансферов ресурсов государством и римскими аристократами из более благополучных регионов [6: c. 202]. При этом снижение доходов было и у империи, что заставило её начать отбирать у общин все больше налогов [2: c.143], что лишь усугубляло кризис экономической модели городов.

Эти вызовы, возможно, и не имели бы долгосрочных последствий, если бы серьёзно не менялась парадигма взаимодействия общества и государства. Курс на углубление централизации и контроля привёл к тому, что постепенно росла роль имперских чиновников в управлении территориями. Тогда как вес декурионов из-за урезания финансовых возможностей городов уменьшался. И все чаще куриалы отказывались от маловыгодной карьеры на уровне цивитаса, либо в пользу частной жизни, либо пытаясь добиться должностей в имперских структурах, дающих иммунитет от обременительных куриальных обязательств.
Это изменение подтачивало прежнюю модель городской экономики едва ли не сильнее, чем экономические неурядицы [2: c. 152; 11: c. 16; 13: c. 392; 29: с. 17-19 и т.д.]. Ведь для попадания в имперскую администрацию не требовалось завоевывать популярность у плебса, тратя ресурсы на эвергетизм. Понятное дело, что столь радикальная смена общественно-политических привычек происходила медленно, но охвативший империю кризис 3 века усугубит этот процесс.

Те города, что в значительной степени зависели от эвергетизма, ускорили свое ужимание до более экономически обоснованных размеров. В то же время крупные узлы торговли и ремесла, города в богатых сельских регионах или крупные административные центры могли вообще не почувствовать на себе влияния кризиса [6: с. 202; 42: 405-407].
Таким образом можно сказать, что “упадок” античных городов со 2 по 3 века н.э. был скорее процессом их возврата к экономически более обоснованной модели развития. При этом, кризис городов — лишь часть процессов в экономике. Не менее важны оказались изменения в сельской местности. От империи городов мы перейдём к империи вилл (и не только).

Источники: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7