✅💜📖 16. НИКОЛАЙ ФОМИЧЁВ: "ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ". ПОВЕСТЬ-ЛЕГЕНДА.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ ПОЗНАЮЩЕМУ ВОЗДАМ! (ЧАСТЬ 3 ИЗ 3)
— Я рад беседовать с тобой, милая Ламия. Но, сначала, хотелось бы знать, к чему вы пришли, споря об этом?
— Большинство, а также и я, пришло к тому, что любовь есть красота, хотя, вот, Платон не согласился с этим, но сам он не успел нас опровергнуть.
— Итак, любовь есть красота и благо, ты говоришь. Такое начало мне по душе. — И, лукаво улыбнувшись, продолжал Сократ: — А теперь, попытайся ответить, что ты понимаешь под этим: просто любовь или любовь к кому-то или к чему-то?
— Конечно, к кому-то или к чему-то, Сократ.
— Так вот, запомни это покрепче и не забывай. А теперь, пока, скажи, когда мы любим: когда обладаем предметом любви или когда не обладаем?
— По всей вероятности, когда не обладаем.
— А, может быть, это не просто вероятность, а необходимость? Не кажется ли тебе, дорогая Ламия, что то, в чём нет недостатка, не может вызвать желания? Разве, пожелал бы, к примеру, рослый быть рослым, а здоровый здоровым?
— Следовательно, любят то, в чём нуждаются или чего не имеют, не так ли?
— А, теперь, скажи, любовью к чему назвала бы ты сердечное влечение?
— Нетрудно ответить на это, Сократ: к прекрасному, поскольку, любви к безобразному не бывает.
— Справедливо. Но не получается ли, в таком случае, что любовь лишена красоты, раз нуждается в ней?
И, в замешательстве, признала Ламия:
— Так неужели ты называешь прекрасным то, что лишено красоты?
— И ты, всё ещё, утверждаешь, что прекрасна любовь, а не стремление к ней?
И, рассмеявшись, сказала гетера:
— Я не в силах спорить с тобой, Сократ.
— Нет, милая, — улыбнулся Сократ, — ты не в силах спорить с истиной, а спорить с Сократом дело нехитрое…
— А, всё же, бог любви, друзья, достоин того, чтобы мы восславили его, клянусь Гераклом! Поднимем чаши, друзья!..
И величественно, как царь, вошёл к пирующим оратор Ликон, друг демагога Анита, — в атласном хитоне и с царским золочёным посохом в руке. И Сократ приветствовал его с чуть заметной насмешкой:
— А, Ликон! Славный и мудрый! Наконец-то ты вернулся в Афины!
И, расхаживая важно меж столами, ответствовал Ликон:
— Всё недосуг, Сократ. Всякий раз, как булевтам [Булевт — высшее должностное лицо в совете «Пятисот»] нужно вести переговоры с каким-нибудь государством, они обращаются ко мне, считая меня наиболее подходящим вестником речей, которые произносятся от имени государства. Много раз бывал я послом в различных странах, и сейчас, только что, вернулся из Спарты.
— Подсаживайся к нам, Ликон, и выпей во славу Диониса!
И, садясь к столу, возле хозяина, сказал Ликон:
— Да, друзья мои, однажды, я прибыл в Сицилию, когда там находился Протагор, человек прославленный и много старше меня, и, несмотря на это, я в короткое время заработал больше, чем Протагор вместе со своими учениками!
И, оставляя без внимания знаки, которые делал Критон, прося не задевать лучшего друга Анита, Сократ сказал, остановив взгляд на узком, морщинистом лбу Ликона [Трансформированный диалог из «Гортил» Платона]:
— Да, Ликон, ты приводишь прекрасное и важное доказательство мудрости… А, вот, с Анаксагором, говорят, произошло обратное тому, что случается с вами: ему остались по наследству большие деньги, а он, по беззаботности, рóздал их беднякам — каким, же, неразумным мудрецом он был! Многие, теперь, согласятся, что мудрец должен быть, прежде всего, мудрым для самого себя, а доказывается это так: мудр тот, кто зарабатывает больше денег… — И, видя, что и этим не проймешь невозмутимого оратора, добавил: — Но, ведь, если ты зарабатываешь уйму денег искусством красноречия, то, верно, ты здóрово в нём разбираешься?
— Что за вопрос, Сократ! — ответил Ликон, осушивши чашу вина и закусывая виноградом.
— Стало быть, начнём, — кивнул Сократ. — Так в чём, собственно, состоит твоё искусство? Вот, ткачество, например, состоит в изготовлении одеяний. Так я говорю?
— А музыка — в сочинении напевов?
— Клянусь харитами, Ликон, я восхищён твоей краткостью!
— Бывает, Сократ, когда пространные ответы неизбежны. Тем не менее, никому не превзойти меня в краткости выражений.
— Ты прав. Теперь, ответь мне так же, кратко, и, только, насчёт красноречия: что оно такое?
— Это самое великое, Сократ, и самое прекрасное из всех человеческих дел!
— Ах, Ликон, ты отвечаешь уклончиво. Ведь, против тебя, тотчас же, выступят врач, учитель, делец и станут доказывать, что не твоё, а их искусство есть величайшее из дел. Так что, объясни, пожалуйста, почему ты отдаёшь предпочтение красноречию?
— Искусство красноречия есть потому величайшее благо, что оно способно убеждать словом и судей в суде, и советников в Совете, и народ в Собрании. Владея такой силой, я всех могу держать в повиновении: и врача, и учителя, и ремесленника.
— Понял тебя, Ликон. Тогда, давай рассмотрим вот что. Если бы тебя спросили: «Бывает ли вера истинной и ложной?» — ты бы, я полагаю, ответил, что бывает?
— Ну а знание? Может ли оно быть истинным и ложным?
— Никоим образом! Только истинным!
— Стало быть, «узнать» и «поверить» — это не одно и то же?
— А, между тем, убеждением обладают и узнавшие и поверившие.
— Какое, же, убеждение создаётся красноречием в судах и других сборищах? То, из которого возникает вера без знания или из которого знание?
— Значит, оратор в судах и других общественных местах, лишь, внушает веру, и только?
— Конечно. Ведь, толпа не смогла бы сама разобраться, в короткое время, что справедливо, а что несправедливо.
— Иными словами, в том, что внушает ей оратор, толпа невежественна?
— Так что же ты, Ликон, смеёшься надо мной? — спросил Сократ.
— То есть, как «смеюсь»?! — возмутился Ликон.
— Да разве не ты, только что, пытался убедить меня, что искусство красноречия самое прекрасное из человеческих дел?
— Да как, же, можно назвать прекрасным то, посредством чего внушается вера невеждам?
И, заметив усмешки на лицах гостей, сказал Ликон растерянно:
— Ты сбил меня с толку своими вопросами. Но, может быть, мы отложим наш спор? Надо, ведь, и о присутствующих подумать.
— Разве вы сами, Ликон и Сократ, не видите, с каким удовольствием слушают вас эти люди?
— Продолжай, Сократ. Говорите хоть весь день, сделайте милость. Спешить нам некуда.
— Так как, Ликон, — спросил Сократ, — ты согласен продолжать?
— Для меня было бы, теперь, позором отказаться, Сократ. Только, если ты не против, я сам хочу задать тебе несколько вопросов.
— Раз, уж, я зашёл в тупик, то что скажешь о красноречии ты сам?
— Сказать тебе правду, Ликон, по-моему, это, вообще, не искусство.
— Не искусство?! Так что же оно такое?
— Я боюсь, как бы правда не прозвучала слишком грубо и как бы ты не подумал, будто я поднимаю на смех твоё занятие, Ликон, но то, что я называю красноречием, — это часть дела, которое прекрасным никак не назовёшь.
— Какого дела, Сократ? Не стесняйся, говори.
— По-твоему, красноречие — угодничество? — рассмеялся Ликон.
— Я сказал, часть угодничества.
— Стало быть, ораторы мало что значат в своих городах, раз они, всего лишь, льстивые угодники?
— По-моему, они вообще ничего не значат.
— Как! — вскричал Ликон и, даже, подскочил на месте. — Разве они не всесильны в своих городах? Разве они, словно тираны, не убивают, кого захотят, не отнимают имущество? Не изгоняют из города, кого сочтут нужным?
— Еще раз повторяю: ораторы и тираны обладают в своих городах силой самой незначительной.
— Ну, Сократ, ты несёшь несусветный вздор!
— Не бранись, безценнейший мой, а лучше покажи, в чём я заблуждаюсь. Если нет, давай, лучше, спрашивать буду я.
И, вскочив, сказал Ликон, в раздражении расхаживая меж столами:
— Спрашивай! Может быть, я пойму, наконец, что ты имеешь в виду.
— Скажи, как ты назовёшь того, который, убивая или изгоняя другого, делает это несправедливо: сильным или слабым — будь то тиран или оратор?
— Но, ведь, судя по твоим словам, сила есть благо, а как же можно благо примирять с несправедливостью?
— Я и не собираюсь их примирять, но скажу, что слаб и жалок тот, кто несправедливо убит или изгнан.
— Вот тут-то мы и расходимся, Ликон, потому что, убийцу я считаю ещё более жалким и несчастным.
— Потому, что худшее на свете зло — это творить несправедливость.
И Ликон, усмехнувшись, спросил:
— Выходит, чем чинить несправедливость, ты хотел бы, скорее, терпеть её?
— Я не хотел бы ни того, ни другого. Но, если бы оказалось неизбежным либо творить несправедливость, либо переносить её, я предпочёл бы переносить.
И, встав перед Сократом, сказал возмущённый Ликон:
— Выходит, если человек несправедливо стал тираном, а его схватили, оскопили, истерзали всевозможными пытками, да, ещё, заставили смотреть, как пытают его детей и жену, а в конце концов распяли или сожгли на медленном огне — в этом случае он будет счастливее, чем если бы ему удалось спастись и стать тираном и править городом до конца дней своих, поступая, как вздумается и возбуждая зависть сограждан?
— По-моему, Ликон, человек несправедливый и преступный несчастлив при всех обстоятельствах, но, он особенно несчастлив, если уходит от возмездия и остаётся безнаказанным. Поэтому-то я и считаю, что для того, чтобы оправдать несправедливость собственную или своих родителей, детей, отечества, красноречие нам совершенно ни к чему. Вот, разве что, кто обратится к нему с противоположными намерениями, — чтобы обвинить, прежде всего, самого себя, а затем, любого из родичей и друзей, кто б ни совершил несправедливость, и не скрывать проступка, а выставлять его на свет: пусть провинившийся понесёт наказание и выздоровеет; чтобы упорно убеждать самого себя и остальных не страшиться, а крепко зажмурившись, сохранять мужество, как в те мгновения, когда ложишься под нож или раскалённое железо врача, и устремляться к благу и прекрасному, о боли, же, не думать вовсе; и если проступок твой заслуживает плетей — пусть тебя бичуют, если оков — пусть заковывают, если изгнания — уходи в изгнание, если смерти — умирай, и сам будешь первым обвинителем, и своим и своих близких. Вот на это и употребляй красноречие, чтобы преступления были до конца изобличены, а виновные избавлены от величайшего зла — от несправедливости!
И, с яростью ударив по столу кулаком, заорал Ликон:
— Хватит! Я не позволю дольше издеваться над величайшей святыней государства — риторским искусством!
И, тогда, вскочил из-за стола Платон и со словами:
— На грубость я привык отвечать грубостью! — схватил Ликона за шиворот и вытолкнул его разжиревшую тушу в дверь.
И хохот гостей приветствовал поступок Платона, и хозяин сказал, подняв бокал:
— Выпьем, друзья, за новую победу Сократа!
Критон, же, перегнувшись через стол, шепнул Сократу:
— Боюсь, дружище, что эта победа слишком дорого тебе обойдётся. Да и Платон оказал тебе плохую услугу…
— Что ты имеешь в виду? — спросил Сократ.
— Ты будто дитя, Сократ. Разве ты забыл, что Ликон - лучший друг Анита?..
И Сократ, рассмеявшись, сказал:
— Тебе всё козни врагов мерещатся! Выпей-ка лучше вина, Критон!
И кончили спор друзья умеренным возлиянием.
…И то, чего Сократ, по старости лет и спокойствию совести своей, не ожидал, но чего опасался Критон, знавший хорошо коварство врагов Сократа, свершилось вскоре же: Анит, Мелет и Ликон, объединившись, подали на Сократа в суд, обвинив его в непочитании богов и порче молодёжи.
Когда, же, именитейший на всю Элладу ритор Лисий, собравшись защищать Сократа, показал ему заранее написанную речь, мудрец, ознакомившись с ней, сказал: «Прекрасная речь, мой Лисий, но, для меня неподходящая». «Как, же, хорошая речь может быть неподходящей?» — удивился Лисий. И Сократ сказал: «А разве прекрасные наряды были бы подходящи для меня?».
И пришёл к нему государственный вестник и повёл его на суд афинян…