✅💜📖 4. НИКОЛАЙ ФОМИЧЁВ: "ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ". ПОВЕСТЬ-ЛЕГЕНДА.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРИЗЫВ ДЕЛЬФИЙСКОГО ХРАМА
(часть 2 из 2)
...С тех-то пор и стали Сократ и Симон удовольствия получать в размышлениях об истине и прекрасном, в потребностях, же, тела довольствовались малым: по городу ходили босиком, одетые в старые хитоны и гиматии [Гиматий — мужской (иногда и женский) длинный плащ, который носили поверх хитона], пищу ели самую простую, какую потребляют бедняки-крестьяне, вина, не смешанного с водой, не принимали; если, же, случалось им попасть на угощение к богачу, они и там придерживались правила: «Ничего сверх меры».
Когда, же, афиняне потешались над нищенским житьём и пропитанием друзей, Сократ им отвечал, с достоинством: «Лучше всего ешь тогда, когда не думаешь о закуске, какая она, и лучше всего пьёшь, когда не ждёшь другого питья, кроме воды: чем меньше человеку надо, тем ближе он к богам». И, прослышав о том, бросил колбасное дело отца Эсхин и присоединился к Сократу и Симону.
И бродили они по базару, по заезжим дворам, и, под предлогом дарового обучения риторике желающих, вступали с афинянами в беседы о добродетели. И удивлялись сотоварищи Сократа способности его убеждать и разубеждать собеседников своими доводами, извлечёнными из примеров самых обыденных, каждому понятных. Так, желая упрекнуть сограждан в пристрастии к вещам и деньгам, говаривал Сократ, кивая на великое множество рыночных товаров:
«Сколько, же, здесь ненужных вещей!» И желая показать, как низко ценят афиняне друзей, говорил: «Сколько у кого овец, каждый скажет без труда, а, вот, сколько у кого друзей, ответит не всякий». А в доказательство того, что барыши для горожан дороже собственной души, пенял им так: «Сколько стóят горшки, все вы прекрасно знаете, а, вот, честно ли живёте, об этом и думать никто не желает!».
Когда, же, передав законченных харит Фидию, расстался Сократ, навсегда, с искусством ваяния и даже камни мрамора в родном дворе продал знакомому каменотёсу, спросил его Критон: «Зачем ты жертвуешь таким доходным делом?», и Сократ ответил другу: «Чтобы камню придать подобие человека, бьётся огромное число ваятелей, а, вот, как нам самим не стать подобием камня, никто подумать не хочет».
Юношам внушал Сократ, что хорошее начало в любом деле — не мелочь, хотя начинается с мелочи. А на вопрос одного человека, в чем добродетель юноши, ответил: «В соблюдении правила: ничего сверх меры!» Юношам советовал он чаще смотреться в зеркало: красивым — чтобы не срамить своей красоты, некрасивым — чтобы воспитанием ума скрасить свою некрасивость…
И в восхищении Сократом спросил его Эсхин:
«Зачем, Сократ, ты не записываешь собственные мысли?». Сократ, же, сказал: «Нужное слово надёжней, чем пергамент, помнит память людей, а ненужное записывать не стóит». Но, Эсхин, возвращаясь домой, неведомо для друга, изречения его записывал в особый свиток.
Понявши, что причиной всех причин дурного в людях служит их невежество, ибо не знают они, что есть истинное благо, и стремятся к ложному: богатству, власти, почестям, роскошеству и неге, стал Сократ, в беседах с афинянами, подобно повитухе, помогающей рождению плода, содействовать рождению истины, и делал это тщательно продуманными вопросами.
И бывало, что собеседники его, им уличённые в невежестве и осмеянные зеваками, бросались на Сократа с кулаками и поколачивали его, а какая-то торговка, мстя за униженного мужа, вылила на философа полный ушат помоев — и это всё Сократ сносил безропотно, не пытаясь, даже, защищаться, а, только, добродушно посмеиваясь над гневом невежд; когда, же, пылкий характером Эсхин, возмутившись, кинулся в драку с обидчиками своего учителя, тот силой остановил его; а однажды, получив пинок, стерпел Сократ и это унижение. Критону, же, который уговаривал его судиться с оскорбителем, сказал: «Зачем? Ведь, на ослов, когда они лягаются, в суд не подают». И покорённый душевной щедростью Сократа, взял Критон его самого и сына его Лампрокла на полное своё содержание, так, чтобы Сократ не нуждался ни в чём необходимом и отдался любимому делу, не думая о пропитании. Ученики, же, его, которых звал он, всегда, друзьями, Эсхин, Симон и Критон, заразившись от Сократа страстью к познанию истины, занялись философским сочинительством…
И уразумев, со временем, что, вызывая на спор, Сократ унизить никого не хочет, а, лишь, желает им добра, взывая к добродетели, и оценив, к тому же, незлобивость его и шутливый нрав, сменили афиняне гнев на милость, и не только, с большею охотой, начали вступать в беседы с ним, но и рождали славу его разуму. И, как-то раз, привлечённый слухами о мудрости философа, почтил его присутствием седоголовый Делон, чтимый афинянами за доблести в войнах с персами, и привёл с собой юношу, сына. Следом, же, во двор к Сократу ввалилась гурьба любопытных. И усевшись на завалинку, возле Сократа, сказал старик, кивнув на юношу Делона:
— Вот этот самый сын мой женился и зажил отдельной семьёй. Теперь, он хочет знать, как прожить свою жизнь честно и праведно. Я не могу ему дать совета в этом. Сам я в одном умудрён: в ратном деле. — И Делон коснулся шрамов на своей прокопчённой солнцем груди. — Тебя, же, Сократ, нарёк народ любителем мудрости. Так, вразуми его, ради богов…
И спросил Сократ молодого Делона:
— Но, прежде, я хотел бы узнать у тебя вот о чём. Ведь, жить — это значит стремиться к какому-то благу, не так ли? Так, можешь ты сказать, какое благо тебя прельщает?
— То, к которому стремится большинство, Сократ.
— Не так, уж, трудно ответить на это, — сказал молодой Делон. — Жить в достатке, справляться с делами, благодетельствуя, при этом, друзьям и вредя врагам, а в свободное время наслаждаться зрелищем состязаний борцов, гимнастов и беседой за кружкой вина — вот благо, к которому стремится большинство.
И спросил, улыбнувшись, Сократ:
— Скажи, дружище, а если бы тем, кто стремится к такому достатку, предоставили жить в богатстве, они бы отказались, как ты считаешь?
— Ни в коем случае! Ведь, богатство — большее благо, чем, просто, достаток.
— А не знаешь ли ты благо, которому предпочитают богатство?
— Как, же, не знать! — усмехнулся юный Делон. — Власть и почести — вот что выше богатства!
— И какое, же, из этих благ ты бы выбрал себе?
— Конечно, власть, Сократ. Всем, ведь, известно, что у власти карманы никогда не бывают пусты. Но, я человек маленький: куда мне о власти думать. А, вот, от богатства и я бы не отказался.
— Ладно, — кивнул Сократ. — Повелевать людьми и наживать деньги — это благо, как ты сказал. А заботиться о душе и истине — это не благо, по-твоему, раз ты, даже, не упомянул о них…
— Ну что ты, Сократ! Я, просто, упустил сказать об этом. И я, ведь, тоже считаю, что забота о душе есть высшее благо. Да только я не знаю, как проверить свою душу в том, верно ли она живёт или нет. Для того-то мы с отцом и пришли к тебе!
— Для того-то мы и пришли к тебе, Сократ.
— Один совет я мог бы, пожалуй, дать на этот счёт, — сказал Сократ. — Но, сначала, мне кажется, нужно, ещё, доказать, что забота о своей душе не менее важное дело, чем забота о своём животе. — И, глядя на толпу, Сократ, улыбнувшись, погладил бороду. — Не знаю, только, показать ли это путём рассуждения или с помощью мифа, какой рассказывают старики молодым. Я, же слышал его из уст Протагора.
— Как тебе угодно, Сократ, — согласился и Делон.
— Тогда, приятнее мне будет рассказать вам миф… С тех пор, как Прометей, пробравшись в мастерскую богов, украл у Гефеста [Гефест — бог огня и кузнечного ремесла, сын Зевса] огонь для людей — за что, как вы знаете, самого Прометея постигла тяжкая кара, — человек стал причастен божественному уделу. Он стал членораздельно говорить и изобрёл жилища, одежду, обувь, постель и добыл пропитание из почвы.
Устроившись таким образом люди, сначала, жили разбросанно, городов, ещё, не было, и гибли они от зверей, так как были слабее их. И, вот, они стали стремиться жить вместе, и строить города для своей безопасности. Но, чуть они собирались вместе, как, сейчас же, начинали обижать друг друга, потому что, не было у них умения жить сообща. И, снова, им приходилось расселяться и гибнуть.
Тогда, Зевс, испугавшись, как бы не погиб весь наш род, посылает вестника богов, Гермеса, ввести среди людей Стыд и Правду, чтобы они служили украшением городов и дружественной связью.
Вот, и спрашивает Гермес Громовержца, каким, же, образом дать людям Стыд и Правду. «Так ли их распределить, как ремёсла: что одного, владеющего, к примеру, врачеванием, хватает на многих, не сведущих в нём; то же и со всеми прочими мастерами. Значит, правду и стыд мне, таким же образом, распределить между людьми, или, же, уделить их всем поровну?». — «Всем поровну, — сказал Зевс, — пусть все будут к ним причастны. Не бывать государствам, если только немногие будут этим владеть. И закон положи от меня: всякого, кто не причастен стыду и правде, убивать, как язву общества!».
И сказал, улыбнувшись, Сократ:
— А вот тебе и совет, Делон: живи добродетельно — и будешь счастлив…
И, задумавшись, молчали оба, старый и юный, а любопытные глубокомысленно качали головами…
Тут вбежала во двор молодая непричёсанная женщина и, плача, бросилась к Сократу, говоря:
— Сократ, помоги! Муж мой, Леонид, чтоб ему тошно было, выгнал меня из дому, а себе привёл гетеру.
И засмеялись, захихикали стоявшие вокруг зеваки. Сократ, же, спросил, лукаво прищурясь:
— И что, же, эта гетера красивая девка?
— Красивая, чтоб ей лопнуть! — сквозь слёзы ответила женщина.
— Вернуть тебе твоего Леонида я не смогу — ведь, я не заклинатель. А, вот, разобраться в этом деле, давай, попробуем. Скажи, о муже ты пеклась?
— Как, же, ещё о нём печься! И обстираешь его, и напоишь, и накормишь — а какие лепёшки я печь мастерица! — и благовониями умаслишь… А домой загляни ко мне: чистота, ни соринки, не хуже, чем в доме Пенелопы [Пенелопа — супруга мифического героя Одиссея]. Только, ей рабы прислуживали, а я одна кручусь…
— Ты не сказала, мне, кажется, главного: всё ли ты делала, чтобы нравиться мужу, как женщина?
— Признаю́сь тебе, Сократ, что за собой я не больно-то слежу. Намотаешься, за день, по хозяйству и спишь, как убитая. Но, ведь, он взял меня по любви. А раз женился по любви, должен жить со мной до смерти…
— Хорош ли он собой, твой Леонид? — спросил, тогда, Сократ.
— Не стану врать, Сократ. Парень он хоть куда. А уж сильней его и не сыщешь. Он, ведь, кузнец. Бывало, возьмёт меня в охапку и давай к потолку подбрасывать - аж дух захватывает…
— Скажи мне, женщина. Если бы у твоей красавицы подруги муж опустился от безпорядочной жизни, обрюзг, а изо рта его исходил бы нехороший запах, и твоя подруга изменила ему с красивым парнем, ты бы осудила её?
— Вряд ли, Сократ, — призналась женщина.
— А, теперь, посмотри на себя, — сказал Сократ, оглядывая её тощую, плоскую, как доска, фигуру. — Много ли осталось от твоей былой пригожести?
И, всхлипнув, сказала женщина:
— Всю мою пригожесть, Сократ, съели у меня домашние заботы…
— Теперь, ты поняла, — сказал Сократ, — что винить в случившемся одного Леонида было бы несправедливо? А, ведь, ты за тем и пришла, чтобы я обвинил его? Разве, не так?
И, ломая руки, в отчаянье, спросила жена Леонида:
— Что, же, мне делать, Сократ?! И, глядя на неё, сказал Сократ:
— Вернуть себе женскую прелесть и, тем самым, мужа, я бы так сказал…
— Легко сказать, да как это сделать…
— Всё прекрасное — трудно, а красота женщины — это прекрасно. Так, потрудись, же, милая, и время найди, чтобы стать пригожей…
И, в задумчивости, удалилась женщина, а с нею и толпа вздыхающих зевак…
С тех-то пор и зачастили в дом к Сократу афиняне, испрашивая у него совета в разных житейских делах; Сократ, же, рад был услужить согражданам и, исполняя просьбу афинян, мирил соседей, братьев и родителей с детьми, давал советы о выборе друзей и подходящих каждому занятий, беседовал на рынке, в лесхе и гимнасии на темы о политике и важности телесных упражнений. И оттого, что был Сократ со всеми добр, покладист и, как никто другой, умел развеселить людей неожиданной шуткой, с большой охотой вступали с ним в беседы и знатные и бедняки, и не было в Афинах человека, который бы не знал философа Сократа или не слыхал о нём.