✅💜📖 14. НИКОЛАЙ ФОМИЧЁВ: "ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ". ПОВЕСТЬ-ЛЕГЕНДА.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ПОЗНАЮЩЕМУ ВОЗДАМ! (ЧАСТЬ 1 ИЗ 3)

Сократ… осмелился поставить истину выше Афин, разум — выше узкой национальности. А. И. Герцен

И вскоре, же, на четвёртом году от конца войны [В 399 г. до н. э.] объявился у Сократа слушатель — сын демагога Анита, юноша Анит. И, видя его, постоянно, в роскошных царских одеяниях, всегда навеселе от каждодневных возлияний Вакху и, к тому же, грубым и заносчивым, вознамерились прогнать его друзья Сократа, но учитель не велел, говоря, что всякому, кто бы он ни был, необходимо открывать дорогу к знанию и добродетели. И, побеседовав с Анитом-младшим, определил его Сократ, как юношу глубокомысленного и добродетели умом не чуждого.

Сын, же, Анита, покорённый речами Сократа и неприхотливостью жизни его самого и учеников его, скинул с себя дорогой, топазового цвета хитон, расшитый золотыми цветами лотоса и, опростившись, ходил, теперь, за Сократом в домотканом хитоне, босой и, вместо трости эбенового дерева, с обыкновенной сучковатой палкой в руке.

И, слушая Сократа, молодой Анит наведывался к софистам, беря у них уроки диалектики и красноречия. И открылись глаза ему на неправедную жизнь отца своего, Анита, и стал он изводить того укорами властолюбивому нечестию его и лицемерию.

Анит, же, старший, встревожившись за сына, представил дело так, что на него дурно влияют софисты и, ещё, — Сократ, которого он с давних пор уподоблял софистам, не делая разницы между ниспровергающей всё и вся софистикой и стройным, познающим истину учением Сократа.

И, желая убедиться самому, насколько пагубны для молодых сердец беседы и споры софистов, отправился Анит-отец послушать их на месте и наткнулся на Сократа и его учеников, сидевших, в полуденный зной, в тени базарного портика; и были здесь все старые друзья Сократа, а из новых — Аполлодор, Платон и младший Анит. И шла у них беседа о добродетели, ибо, будучи наслышан о Сократе, приехал из Пелопоннеса страждущий познаний молодой лаконец [Житель Лаконии] с суровым обветренным лицом бывалого воина и спросил, поклонившись Сократу:

— Можешь ли научить меня добродетели, мудрец?

И Сократ, с улыбкой взглянув на него, ответил:

— Разве добродетели можно научиться?

— Как же иначе? — удивился лаконец.

— Что касается меня, чужеземец, то я, вообще, не знаю, что такое добродетель. А если я не знаю, то как я могу научить?

И спросил лаконец:

— Так мне и сказать у себя дома?

— И не только это скажи, но и о том, что я, кажется, нигде не встречал человека, который бы знал это.

— Но, почему, же, нельзя научиться добродетели, Сократ?

Тут-то и приблизился к беседующим демагог Анит, увидав которого, сказал Сократ:

— Вот как кстати ты пришёл, Анит. Не хочешь ли поучаствовать в нашей беседе? Ведь, как-никак, ты сын самого Антемиона, человека мудрого и богатого, разбогатевшего не случайно и не как счастливец, получивший Поликратовы сокровища [По имени самосского тирана Поликрата (VI в. до н. э.), обладателя несметных сокровищ], но, благодаря собственной мудрости и усердию. И сына воспитал он достойно, как считает большинство афинян, выбирающих тебя на самые высокие должности. С такими-то, как ты, и надо исследовать истину. Усадите-ка его поудобнее, друзья мои.

И, усевшись на ступеньке портика, спросил Анит, делая вид, что не уловил насмешки в славословии Сократа:

— О чём, же, беседа?

И Сократ спросил:

— Скажи, Анит, если мы хотим сына твоего, Анита, сделать искусным врачом, к каким учителям мы его пошлём? Не к врачам ли?

— Только, к врачам, — сказал Анит.

— А если захотим сделать из него хорошего кожевника?

— К кожевникам, конечно.

— А к кому пошлём его, если он желает научиться добродетели? Не к тем ли, кто провозгласил себя учителями добродетели?

— Кого ты имеешь в виду? — насторожился Анит.

— Ты и сам понимаешь, что я имею в виду софистов, — сказал Сократ, — ибо, именно, софисты всем твердили, что они — учителя добродетели.

И сказал Анит, с негодованием:

— О боги! Разве ты не знаешь, что софисты — очевидная гибель и порча для всех умов?!

— Что ты говоришь, Анит? — И Сократ лукаво усмехнулся. — Тогда они, просто, безумцы, а не мудрецы.

— Вовсе они не безумны, — начал сердиться Анит, косясь на сына, пристально внимающего спору. — Скорее, уж, безумны юноши, платящие деньги софистам, ещё безумнее родители, вверяющие своих сыновей этим обманщикам, а того безумнее граждане, позволяющие им въезжать в наши города!

— Уж, не обидел ли тебя, Анит, кто-нибудь из софистов, что ты так зол на них? — спросил Сократ.

— С чего бы мне злиться на них? Слава богам, ни с одним из них я, даже, не знаком.

— Ну, хорошо, — согласился Сократ, — тогда сам назови нам тех, у кого вот этот молодой лаконец может сподобиться добродетели.

И Анит сказал:

— Да любой достойный афинянин поможет стать ему лучше.

— Скажи-ка, Анит, а что, эти достойные афиняне сами собой стали такими, ни от кого не учась?

— Почему же? Они обучались у тех достойных граждан, кто жил раньше их. Или, по-твоему, мало рождалось в нашем городе доблестных мужей?

— А были ли они, эти доблестные мужи, и хорошими учителями добродетели, вот что хотелось бы знать. Согласен ли ты, к примеру, что Фемистокл был доблестный человек?

— Ещё бы!

— Значит ли это, что, если кто и был хорошим учителем добродетели, так это он?

— Думаю, что так!

— Тогда, вспомни: его сын, Клеофан, был отличнейшим наездником. Он умел и прямо стоять на лошади, и на полном скаку, стоя, бросать с неё дротики, и вытворял ещё немало чудес; и всё это преподал ему отец. Ты, верно, слышал об этом от стариков?

— Слышал.

— Так что, сказать, будто сын Фемистокла был бездарен по природе, нельзя?

— Как видно, нельзя.

— Но, слышал ли ты, что Клеофан был добродетелен в том же, в чём его отец, в государственной мудрости?

—  Совсем напротив…

—   Вот, видишь… Так что же, Фемистокл нарочно не захотел приобщить своего сына к мудрости, которой сам был славен?

— Как видно, не захотел! — уцепился Анит за Сократово предположение.

И Сократ сказал:

— Вот тебе и великий учитель добродетели! А, ведь, ты, Анит, признал его одним из лучших среди наших предков…

И, не зная, что сказать, молчал Анит краснея. И, поглядывая на отца, усмехался младший Анит.

И, тогда, сказал Платон, шевельнув могучими плечами:

— Хотел бы и я привести пример, Сократ. Ты, ведь, знаешь, Анит, что Перикл, человек и вовсе выдающейся мудрости, воспитал двух сыновей от первой жены, Парала и Ксантиппа?

— И что же? — нехотя откликнулся Анит.

— Так неужели он не хотел их сделать мудрыми? А что из этого получилось? Оба они были известны, больше, своей глупостью, чем добродетелями.

— А может быть Периклу недосуг было заняться сыновьями? — сердито вопросил Анит.

Ответил, же, ему Сократ:

— Но, ведь, он был первым гражданином в нашем государстве! Уж, он-то мог бы позаботиться найти учителей, кто сделал бы его сыновей доблестными. Вот и получается, Анит, что, видно, добродетели обучить нельзя…

И рассмеялись поражению Анита все свидетели, а сын его с таким презрением кольнул отца глазами, что, в гневе, вскочил демагог и оказал, грозя Сократу толстым пальцем:

— Что-то больно легко ты порочишь государственных мужей, Сократ! Я бы посоветовал тебе поостеречься делать это, впредь! А тебе торчать здесь нечего! - оборотился он к Аниту-младшему, но, встретив насмешливый взгляд его, стукнул, в гневе, посохом и ушёл.

Сократ, же, сказал, с сожалением:

— Мне кажется, Анит не на шутку рассердился…

И, зло блеснув глазами в сторону отца, сказал его сын:

— В рассказе Эзопа говорится, что если тронуть свинью, она начинает визжать. У свиньи, ведь, нет ни шерсти, ни молока, нет ничего, кроме мяса. И как, только, её тронешь, она визжит, думая, что её хотят извести для мяса. Так же и люди, подобные отцу, вечно исполнены подозрений и правды страшатся пуще огня. А больше всего, учитель, зол отец из-за меня…

— Чем же мы досадили твоему отцу? — спросил Сократ.

— Тем, что я, теперь, сторонюсь его. И Платон, рассмеявшись, сказал:

— В таком случае, прибавим на счёт Сократа ещё одно доброе дело.

— Но, давай закончим спор, — оказал лаконец. — Откуда, же, берутся хорошие люди, если добродетели, как говорит Сократ, научиться нельзя?

И, подумав, сказал Сократ:

— Хорошим, мне кажется, становится тот, кого, от рождения, делает таким семья, мать и отец, а также и те, кто познаёт себя, чтобы сделаться лучше…

И лаконец сказал:

— Прежде я думал, что знаю что-то о добродетели. Теперь, же, и в этом сомневаюсь…

И друзья Сократа добродушно рассмеялись на его слова, а Сократ сказал, с улыбкой:

— Но, ведь, сомнение, мой дорогой лаконец, и есть начало познания…

— И, ещё, просили узнать у тебя, как сделать граждан счастливыми? — Спросил лаконец Сократа.

И, в задумчивости, покачал Сократ своей высоколобой, шишковатой головой, сказав:

— Трудный вопрос ты поставил, лаконец…

Платон, же, сказал:

— Я тоже размышлял над этим, учитель. И вот к чему пришёл: до тех пор, пока в городах не будут править искренние философы, либо правители - искренне и удовлетворительно философствовать, — до тех пор счастья не жди.

— Ты хорошо сказал, Платон, — кивнул Сократ. — Но, об этом мы поговорим в другой раз, потому что надо пообедать.

А несколько дней спустя, когда Сократ, оставленный Ксантиппой нянчить Менексена, сидел с малышом на крыльце, быстро вошёл Критон и, озираясь по сторонам, спросил:

— Помнишь ли, Сократ, как ты, недавно, уличил в невежестве Анита-старшего?

— Как же, — ответил Сократ. — Мы спорили, тогда, о добродетели.

— Так вот, Анит решил отомстить тебе за это унижение, а заодно и за сына, который, наслушавшись твоих бесед, совсем не признаёт отца.

— И каким, же, образом он собрался мне отомстить? — с улыбкой спросил Сократ.

И Критон сказал:

— Зря ты смеёшься, Сократ. От верных людей я узнал, что Анит готовит на тебя донос.

— Смешно было бы мне, старику, бояться доносов.

— А разве ты не должен думать о детях? Ведь, случись с тобой какое несчастье, сыновьям твоим придется испытать всё то, что выпадает на сиротскую долю.

— Аниту не в чем обвинить меня.

— Клевета, вот что может быть обвинением. Ну можешь ты, хотя бы на время, отказаться от своих обличительных споров?

И, простодушно улыбнувшись, спросил Сократ:

— Как бы ты ответил на такой вопрос: в чём, по-твоему, сущность философа?

— В разуме, я бы сказал.

— А в чём ещё? Не в том ли, что истина — смысл его жизни?

— И в этом также.

— Тогда ответь: запершись ли в четырёх стенах мы ищем и находим истину или, же, в споре с людьми?

— Споря с людьми, конечно.

— Так, не кажется ли тебе, что возможность спорить и свободно говорить необходима философу так же, как воздух для дыхания человеку?

— Наверное, так.

— Но, если запретить ему дышать этим воздухом свободы, не будет ли он обречён, как философ?

— Ты прав, Сократ.

— Но, предлагая мне, для которого философствовать значит жить, отказаться от споров, не обрекаешь ли ты меня, тем самым, на смерть?

Критон, же, возразил с обидой:

— Что ты, Сократ. Как можешь ты думать такое.

И Сократ сказал:

— Тогда, не предлагай мне невозможное и не пугай меня Анитом.

— И, всё-таки, будь осторожен, Сократ, — попросил Критон и, ласково похлопав друга по плечу, ушёл.

Но, Сократ не умел быть осторожным, если он разоблачал невежество. Как-то раз, под вечер, он привёл гостей, Платона и Аполлодора, и Ксантиппа, выбежав, навстречу, из дому, с бранью накинулась на мужа, коря его за то, что нечем угостить людей. И юные друзья Сократа, смутившись, хотели уйти, но Сократ их удержал и, выждав, пока Кстантиппа вернётся в дом, где заревел Менексен, сказал:

— Ну, а если бы к нам на стол влетела курица и произвела переполох, разве мы бы стали волноваться?

Гости рассмеялись, Сократ, же, принеся из кладовки амфору с самодельным вином, кружки и блюдо с оливками и виноградом, усадил гостей за стол, стоявший под тутовым деревом, и наполнил кружки. И, отпив вина, Аполлодор заметил:

— А всё-таки, Сократ, твоя Ксантиппа, воистину, несносная женщина…

И Сократ сказал:

— Я, уже, давно привык к её брани, как привыкают к непрестанному шуму мельничного колеса. Но, ведь, кажется, и ты, Аполлодор, смирился с гоготом своих гусей.

— Да, — кивнул Аполлодор, — но они приносят мне яйца и птенцов.

— А мне Ксантиппа — детей, — отшутился Сократ, опять рассмешив друзей.

Тут-то и вбежал во двор белобрысый сын Сократа, Софрониск, и, крикнув отцу:

—   Гости к нам важные! — умчался назад, гонять по улице.

К дому, же Сократа, спросив у мальчишек дорогу, подходили двое — молодой трагический поэт Мелет с заморской дорогой собачкой на поводке и красавица гетера Ламия; и был облачён женоподобный Мелет в небесного цвета хитон, расшитый золотыми индийскими слонами, которые, от колебания складок, шевелились, как живые. И говорил сияющий Мелет подруге:

— Сократ, моя дорогая, мало что смыслит в искусстве, так что, я заранее предвкушаю победу и удовольствие, которое, при этом, доставлю тебе, если, конечно, эта лысая образина посмеет вступить со мной в состязание.

Друзья, же, Сократа издали, поверх плетня, разглядели гостей, и Платон узнал обоих:

— Это Мелет к тебе пожаловал, учитель, а с ним гетера Ламия.

— Не тот ли это Мелет, — спросил Аполлодор, — который преследовал, при тиранах, демократов и голосовал за казнь Леонта Саламинского?

— Тот самый, — усмехнулся Сократ. — Только, он, теперь, перекрасился и зашибает звонкую монету, славя народ.

И Ламия, входя в калитку, сказала с улыбкой:

— Поклонники твоей мудрости, Сократ, не расстаются с тобой. И всё-таки, я сильнее тебя: ведь, ты не можешь отбить моих друзей, а я, стóит мне захотеть, переманю к себе твоих...

На пути к Свету

Продолжение следует...