✅💜📖 18. НИКОЛАЙ ФОМИЧЁВ: "ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ". ПОВЕСТЬ-ЛЕГЕНДА.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ВО ИМЯ ИСТИНЫ И ДОБРОДЕТЕЛИ
(ЧАСТЬ 2 ИЗ 2)
...И, в один из последних дней отсрочки, на рассвете, со скрежетом железным отворилась дверь к Сократу, в каменную одиночку, и, пробуждённый ото сна, приподнялся с деревянного ложа Сократ и, увидев благообразное лицо Критона, спросил:
— Что это ты пришёл в такое время, Критом? Или не так, уж, рано?
— Едва светает, — сказал Критон, садясь в ногах Сократа.
— Удивляюсь, как это тюремный страж впустил тебя.
— Он ко мне, уже, привык, к тому же я, отчасти, и ублаготворил его. Удивляюсь я тебе, Сократ, — с улыбкой продолжал Критон, — как сладко ты спишь, невзирая на беду, постигшую тебя. И прежде я, часто, дивился твоему счастливому характеру и, тем более, дивлюсь теперь…
— Но, ведь, было бы нелепо, Критон, в мои-то годы роптать на то, что приходится умирать.
— И другим, Сократ, случалось на старости лет попадать в такую же беду, однако, же, их старость нисколько не мешала им роптать на свою судьбу.
— Это правда… Но, ты не сказал, зачем так рано пришёл.
— Я пришёл с тягостным известием, Сократ, тягостным и мрачным…
— Уж не прибыл ли с Делоса священный корабль?
— Он, ещё, не прибыл, но его ждут не сегодня завтра. И, тогда, Сократ, тебе необходимо будет кончить жизнь.
— В добрый час, Критон. Если так угодно богам, пусть так и будет.
— А почему бы тебе не бежать, Сократ? Ведь, не так, уж, много требуют денег те, кто берётся вызволить тебя отсюда. В твоём распоряжении всё моё имущество. К тому же, у нас с тобой немало друзей, готовых заплатить за тебя. Зря ты качаешь головой, Сократ. Разве это справедливо: предать самого себя, если есть возможность спастись. Кроме того, отказавшись от побега, ты предал бы и собственных сыновей: ты собрался их покинуть, между тем, как мог бы их взрастить и воспитать. Подумай.., впрочем, думать, уже, некогда. Решай, дружище!
— Милый Критон, твоё усердие было бы очень ценно, если бы оно было, ещё, и верно направлено. Давай-ка обсудим, следует ли мне бежать отсюда. Представь себе, что, как только мы собрались удирать, пришли, вдруг, Законы и Государство и, заступив нам дорогу, спросили: «Послушай-ка, Сократ, что это ты замыслил? Или, по-твоему, возможно государство, в котором судебные приговоры не имеют никакой силы?» Что мы на это ответим, Критон? Или, может быть, так оправдаемся: «Государство поступило с нами несправедливо»?
— Именно так, клянусь Зевсом, Сократ!
— А Законы бы ответили: «Скажи, порицаешь ли ты те из нас, Законов, которые имеют отношение к браку? Ведь, на основе их произвели тебя отец и мать». Нет, не порицаю, ответил бы я на это. «А те, которые относятся к воспитанию ребенка и его образованию? Ведь, ты сам был воспитан согласно им! И разве не хорошо распорядились те из нас, Законов, в чьём ведении это находится?» Хорошо, сказал бы я. «Так, неужто ты настолько мудр, что, уже, не замечаешь, что отечество дороже и матери и отца, что оно и более почтенно и более свято? И если оно к чему приговорит, то долг повелевает нам терпеть невозмутимо, будут ли то побои или оковы, пошлёт ли оно на войну, на раны и смерть. Всё это нужно выполнить, ибо, в этом заключается высшая справедливость!» Правду ли говорят Законы или нет, Критон?..
— А дальше они сказали бы вот что: «У нас, Сократ, есть много доказательств того, что тебе нравились и мы, и наше государство. Ты почти не выезжал из нашего города, разве что на войну. Ты никогда не путешествовал подолгу, как другие люди, и не нападала на тебя охота увидеть другие города с другими законами. С тебя было довольно нас и нашего города — вот как ты любил нас… Наконец, если бы захотел, ты ещё на суде мог бы попросить себе изгнание и сделал бы тогда, с согласия Государства, то самое, что замыслил, теперь, без его согласия. Но, в то время, ты напускал на себя благородство, и как будто бы не смущался мыслью о смерти, и твердил, будто предпочитаешь смерть изгнанию. А теперь тех своих слов не стыдишься, нас, Законы, отвергаешь и пытаешься бежать, как раб!» Не согласимся ли мы с этим Критон?
— Но, положим, — мне скажут Законы, — ты ушёл бы из родных тебе мест и прибыл, к примеру, в Фессалию, к друзьям Критона. Там величайшая распущенность и неустройство, но там, наверное, с удовольствием бы посмеялись твоему рассказу о том, как, скрывшись из тюрьмы и переряженный в козью шкуру или еще во что-нибудь, чтобы быть неузнанным, ты скитался, как беглый раб. И, вот, будешь ты жить в Фессалии, пресмыкаясь перед каждым и прислуживаясь, и ничего тебе не останется, кроме, как услаждать себя жратвой твоих чужеземных благодетелей, как будто ты отправился в чужую страну на обед. А что же станет, Сократ, с твоими беседами о справедливости и добродетели? Уверяю тебя, милый мой Критон, что отголосок этих речей гудит во мне так, что я не могу слышать ничего другого. Вот ты и знай, каково моё мнение о побеге. Если, же, ты станешь мне противоречить, то будешь говорить понапрасну. Впрочем, если думаешь одолеть меня, говори!
— Но, мне нечего сказать, Сократ…
— Так перестань, же, дорогой мой, уговаривать меня, чтобы я ушёл отсюда вопреки Законам…
И, с тем, покинул друга Критон.
…И настал последний час Сократа, и пришла к нему Ксантиппа и, бросившись к ногам закованного мужа, заплакала-запричитала:
— Да на кого, ж, ты меня покидаешь, Сократ! Чем тебе не мила была жизнь, что ты связался с этой философией, будь она трижды проклята! Да что, ж, ты не сломил свою гордыню перед судьями, непутящая твоя голова! О, заступники-боги! отвратите Аид от души Сократа. О, великий Зевс-громовержец! Смилуйся над моими сиротками!..
— Уймись, женщина, — сказал Сократ, ласково коснувшись рукой вздрагивающих плеч жены.
И, тут, вошли, один за другим, Критон, Эсхин, Симон, Симмий и Аполлодор с заплаканными лицами и, усевшись на лавку у стены, понуро покосились на Ксантиппу.
— Ой, Сократ! — истошно закричала Ксантиппа, хватаясь за окованные ноги мужа. — Да неужто ты последний раз видишься с друзьями, а друзья с тобой?! Да неужто ты покинешь нас навсегда!.. — И начала Ксантиппа биться головой о ложе, и попросил Сократ соседа:
— Симон, пожалуйста, уведи её домой…
И, Симон, подойдя, почти силком увёл Ксантиппу. И вошёл, тотчас, прислужник, дабы снять ножные оковы с узника, и пока снимал, Сократ спросил:
— А что, же, Платон не пришёл? Уж, не случилось ли с ним что-нибудь?
— Он болен, Сократ, — тихо ответил Критон. — К тому же, я думаю, было бы слишком тяжело для него присутствовать при твоей кончине. Ты, ведь, знаешь, как он любит тебя.
— Так передайте ему: пусть, на время, бежит из Афин. Было бы величайшим несчастьем, если бы участь старика Сократа разделил бы, ещё, и Платон. Пусть он продолжит то, что не успел и не сумел его учитель.
Сократ, же, едва ушёл прислужник, унося оковы, стал блаженно потирать натёртые ими ноги, говоря:
— Что за странная вещь, которую называют «приятным»! Как удивительно, на мой взгляд, относится оно к тому, что называют «мучительным»! Вместе, разом, они в человеке не уживаются, но, как только появляется одно, следом спешит и другое. Ведь, только что ногам было больно от оков, а теперь, уже, — приятно…
— Однако, ты слишком много говоришь, Сократ, — осторожно перебил его Критон. — Служитель, который стирает яд, уже много раз просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал как можно меньше: оживлённый разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит, следует избегать: оно мешает действию яда. Кто эти правила не соблюдает, тому, иной раз, приходится пить отраву дважды и, даже, трижды.
— Да пусть его, — сказал Сократ. — Скажи, только, чтобы делал своё дело. Пусть даст мне отравы дважды или трижды, если понадобится.
— Я так и сказал, а он всё своё твердит.
— Ему, ведь, всё равно не понять, что тот, кто посвятил себя философии, смерти не боится. — И, улыбнувшись, добавил Сократ: — Да и нелепо, всю жизнь стремясь к одной цели, негодовать на неё, когда она оказывается рядом…
И, со слезами на глазах, укорил его Аполлодор:
— Ты, ещё, можешь шутить, учитель. Большинство людей, услыхав тебя, решило бы, что философы, на самом деле, желают умереть, а стало быть, и заслуживают этой участи.
— И правильно решили бы, Аполлодор. Только, вот, в каком смысле желают умереть истинные философы и какой, именно, заслуживают смерти, они не понимают. Ведь, большинство печётся о телесных удовольствиях и, потому, страшится, только, одной смерти - телесной. По себе они судят и о тех, кто предан философии. Истинный, же, философ может бояться, лишь, духовной смерти, забвения. Но те, кто всю жизнь стремился к радости познания, а душу украшал подлинными украшениями — воздержанностью, справедливостью, мужеством, свободой, истиной, — тот может не тревожиться о себе и смело пускаться в Аид, тотчас, как позовёт судьба. Вы, Критон, Эсхин, Симон, Аполлодор, и те, кто уже простился со мной, тоже отправитесь этим путём, каждый в свой час, а меня, уже ныне, «призывает судьба» — так, вероятно, выразился бы какой-нибудь герой трагедии. Ну, пора мне, пожалуй, и мыться: я думаю, лучше выпить яд после мытья и избавить женщин от лишних хлопот — не надо будет обмывать мёртвое тело.
— Но, не хочешь ли ты, Сократ, оставить какие-нибудь распоряжения насчёт детей или ещё чего? — спросил Критон.
— Ничего нового я не скажу, Критон, кроме того, что говорил всегда: живите праведной жизнью на Земле! Изменяйтесь! Изменяйте мир!
— Да, Сократ, мы постараемся исполнить всё, как ты велишь. А как нам похоронить тебя?
И, Сократ, улыбнувшись, ответил:
— Как угодно, если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас.
Аполлодор, же, развернув узелок, с которым пришёл, извлек из него дорогой атласный хитон голубого цвета и такой же гиматий и протянул учителю:
— Возьми, Сократ, и надень вот эти подарки мои и моего отца…
И спросил Сократ, с насмешкой:
— Как? Выходит, моя собственная одежда была достаточно хороша, чтобы в ней жить, но не годится, чтобы в ней умереть?
— Как всегда, ты прав, учитель, — сказал Аполлодор и заплакал.
И, подойдя к нему, потрепал Сократ ученика по курчавой голове:
— Не теряй мужества, Аполлодор! А ты, Критон, не позабудь, что хоронить вам придётся не меня, а, только, мою мёртвую оболочку, поэтому, и хороните как вам заблагорассудится и как, по вашему мнению, требует обычай…
И, с этими словами, вышел Сократ, чтобы помыться в соседнем помещении служителей. И едва он ушёл, как волю дали слезам друзья его, и больше всех рыдал юноша Аполлодор…
Тут вошёл пожилой, добродушного вида служитель, дабы успокоить плачущих, сказал:
— На Сократа мне, уж, точно не придётся жаловаться, как, обычно, жалуюсь на тех, кто бушует и проклинает меня, когда я, по приказу властей, объявляю им, что пора пить яд. Я, уже, и раньше убедился, что это самый смирный, самый лучший из людей, какие когда-либо сюда попадали. И, теперь, я уверен, что он не прогневается на меня…
Тут вошёл умытый Сократ в полотняном хитоне, и служитель сказал:
— Прости, Сократ, но ты, уж, видно, понял, с какой вестью я пришёл… Так что, прощай и постарайся как можно легче снести неизбежное… — И, не сдержавшись, сам расплакался.
— Прощай и ты, — сказал ему Сократ. — А мы исполним всё, как надо.
Когда, же, ушёл плачущий служитель, Сократ обратился к друзьям:
— Какой обходительный человек! Он всё навещал меня в моём одиночестве, а иногда и беседовал со мной. Просто, замечательный человек! Вот и теперь, как искренне он меня оплакивает. Однако, Критон, послушаемся его: пусть принесут яд, если уж стёрли…
И, выйдя, тут же, вернулся Критон с молодым рабом эфиопом, в руке которого покоилась чаша с растёртой цикутой. И, увидав раба, сказал Сократ:
— Вот и прекрасно, любезный. Ты со всем этим знакóм, что надо делать?
— Да ничего. Просто, выпей и ходи до тех пор, пока не появится тяжесть в ногах, а тогда ляг. Оно действует самó. — И, с этими словами, протянул Сократу чашу.
И, приняв её, спросил Сократ раба:
— Как, по-твоему, этим напитком можно сделать возлияние кому-нибудь из богов или нет?
— Мы стираем ровно столько, Сократ, сколько надо выпить, и если ты сделаешь возлияние, яда не хватит для полного действия.
— Понимаю, — кивнул Сократ и, обращаясь к друзьям, улыбнулся. — Но, ведь, молиться богам необходимо, чтобы переселение из этого мира в иной было удачным.
Об этом я и молю, и да будет так! — И спокойно, как вино, выпил нашу с ядом до дна.
И, не сдержавшись, громко зарыдали друзья Сократа, и Сократ их пристыдил:
— Ну, что вы, чудаки такие! Я для того, главным образом, услал отсюда женщин и Ксантиппу, чтобы они не устраивали подобного безчинства: ведь, меня учили, что умирать дóлжно в благоговейном молчании. Тише, же, сдержите себя!
И, овладев собой, притихли друзья. Сократ, же, медленно прохаживаясь взад-вперёд, сказал:
— Что-то ноги, однако, тяжелеют. — И, подойдя к ложу, лёг на спину.
И, ухватив ему ступню рукой и крепко сжав, спросил Сократа эфиоп:
— Ты чувствуешь, Сократ? Но Сократ покачал головой.
И, щупая голени Сократа, вёл эфиоп рукой всё выше, к животу, и, знаками показывая простившимся, как коченеет тело, сказал негромко:
— Как, только, холод подступит к сердцу, он отойдёт…
И вздрогнул, вдруг, Сократ и, резко вытянувшись, закатил померкшие глаза. И подошёл к нему Эсхин и, положив ему на веки по оболу, накрыл его могучий шишковатый лоб венком из свежесорванного лавра…