«The Novel Life of P. G. Wodehouse» Родерика Эасдале и другой нон-фикшн сентября

В первой части сентябрьского обзора:

«Nine Nasty Words: English in the Gutter: Then, Now, and Forever» John McWhorter

«Всегда одно и то же. Немая власть вещей. Тривиальность и пошлая привычка, а вокруг так и мельтешат и проносятся блуждающие огоньки. Цветущий берег сердца у водоемов любви… Но кем бы ты ни был — поэтом, полубогом или идиотом, все равно, — каждые несколько часов ты должен спускаться с неба на землю, чтобы помочиться. От этого не уйти. Ирония природы. Романтическая радуга над рефлексами желез, над пищеварительным урчанием. Органы высшего экстаза заодно организованы для выделения… Какая-то чертовщина!» — Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»

Почему я вдруг вспомнила про Ремарка? Потому что сама не один раз задумывалась над «этой чертовщиной». Это уже не первая моя книга про ненормативную лексику. В прошлом году читала прекрасную монографию Жельвиса «Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации», до этого читала «The Seven Words You Can’t Say On Television» Стивена Пинкера, и все они сходятся на той уникальной особенности обсценной лексики, которая заставляет нас нет-нет, да и вставить в свою речь крепкое словцо. Ненормативная лексика всегда была восхитительно яркой частью нашего лексикона и неотъемлемой частью человеческого бытия. Что достаточно странно — страх и ненависть вызываются не самими понятиями, потому что те органы и манипуляции, которые они обозначают, имеют сотни цензурных синонимов. Язык развивается со временем, и то, что мы сейчас считаем ненормативным или невыразимым могло не считаться таковым несколько веков назад и наоборот.

This means that when you yell shit or fuck, you are not simply uttering a «word». Curses erupt from the more emotional, impulsive parts of our brains, more squawks than labels. A word is presented; a curse pops out. Where we have the space to carefully assemble and burnish our sentences, something like already or grocery store comes out; meanwhile, we spit out fuck when it’s time to run away from a lion. This is part of why curses can be so utterly disconnected from their technical meanings. In yelling «Shit!» when we realize we forgot our phone, we are not likening anything to poop; «Fuck!» we say when stubbing our toe, certainly not meaning «Sexual congress!» Curses are clad in the guise of words, like those little chocolate liquor bottles; to approach these with thoughts of Godiva and Russell Stover is missing their point, which is what’s sloshing around inside of them.

Это уже вторая моя прочитанная книгу у самого Джона Макуортера, первая «The Language Hoax: Why the World Looks the Same in Any Language» произвела на меня не очень сильное впечатление. Со второй у меня отношения сложились уже получше, наверное, потому что он здесь не пытался разоблачить теорию Сепира-Уорфа, а сосредоточился на чем-то более конкретном и достижимом, выбрав девять самых популярных бранных слов английского языка и каждой посвятил отдельную главу.

Получилось местами забавно, местами непристойно, но почти всегда очень познавательно и увлекательно. Ожидаемо, одними из самых интересных глав оказались главы, посвященные словам «fuck» и «shit».

But just as likely is that fuck started in another language altogether, that of the Vikings that began invading England in 787 AD. Marrying English women and having children with them, they were in a perfect position to lend their own words to the language they were learning, and especially one referring to something they were doing often. Indeed hundreds of everyday words like happy, get, and skirt started in the language that would soon become Danish, Swedish, and Norwegian. A now obsolete Norwegian word like fukka would have been a fine candidate for what became our four-letter word of choice. This time, no squinting is necessary — fukka meant exactly what it looks like. The Scandinavian account also explains that efflorescence of fukkit and the like in earlier Scots; for reasons connected to where the Vikings landed and settled most densely, Viking-inflected English was possibly a more robust contributor to Scots language than it was to what became standard English.

Исследуя ненормативную лексику со сторон как лингвистического, так и исторического, социологического, политического дискурса, Макуортеру удалось сплести довольно пестрое яркое полотно, в которое он вплел множество любопытных лингвистических теорий и бытовых и исторических баек. Конечно, особенно восприимчивым к мату натурам лучше не читать. 4/5

«The Novel Life of P. G. Wodehouse» Roderick Easdale

Прочитав примерно половину его реально огромной библиографии, до недавнего времени я считала себя экспертом по Вудхаусу. Наверное, это и так. Но оказалось, что есть нюансы.

Вудхаус прославился на ниве «легкой» юмористической литературы про незадачливых лордов и умных дворецких, но сама жизнь писателя не всегда была похожа на сюжеты его книг, хотя один эпизод его жизни вполне заслуживает написания увлекательного детектива, по которому, впрочем, уже сняли фильм. Дело, конечно, касается скандального интервью фашисткому радио в оккупированной Франции, где жил в то время Вудхаус, когда был застигнут врасплох пришедшими немцами. Хотя тревожные слухи, конечно, доходили, но в силу своей беспечности и вечной веры в силу оптимизма, писатель до последнего тянул с выездом, в итоге оказавшись в оккупационном немецком лагере вместе с остальными англичанами.

Самое смешное (хотя на самом деле самое грустное), что никто на самом деле не слышал то самое интервью, почти на всем протяжении которого Вудхаус со свойственным ему тонким чувством юмора недвусмысленно троллил фашистов (что само по себе было достаточно смело). Однако на родине писателя в самом факте выступления на фашистком радио увидели предательство и наивное чудачество, со свойственной английскостью предав Вудхауса показному остракизму, из-за которого, в сущности, весь остаток жизни тот был вынужден провести в Америке (о чем, впрочем, никогда особо не жалел).

Данная книга не совсем обычная, поскольку совмещает в себе как бы два в одном. Это и биография, и литературный ликбез, когда цитаты из произведений автора рассматриваются через призму его личной жизни со всеми сопутствующими подробностями. В частности, показывается, что, например Берти Вустер — самая неправильно понятая фигура в мировой литературе, разделяющая многие характеристики и историю жизни самого Вудхауса. Еще одним мифом об этом писателе является то, что Вудхаус ненавидел время, когда он работал в банке после того как не попал в Оксфорд. «Псмит в городе» — самое откровенно автобиографическое художественное произведение Вудхауса наполнено любопытными «пасхалками» от автора.

Те, кто интересуется творчеством Вудхауса, наверное, прекрасно знают, что имя для легендарного Дживса тот позаимствовал у не менее легендарного игрока в крикет, игрой в который писатель увлекался еще с ранней молодости. Когда он искал имя для персонажа, он вспомнил Перси Дживса, и дал персонажу свою фамилию. Первый рассказ про Дживса появился в Америке в сентябре 1915 года, а четыре месяца спустя — в Великобритании. Через шесть месяцев после этого настоящий Перси Дживс был убит в битве на Сомме, возможно, так и никогда не узнав о той славе, что пришла к нему после.

Но мало кто знает, что он перенял эту практику нейминга у Конан Дойла. Шерлок Холмс — первоначально его звали Шеррингфорд Холмс, а затем Шеррингтон Хоуп — получил свое знаменитое имя от слияния имен двух игроков из Ноттингемшира, Мордехая Шервина и Фрэнка Шэклока. Брат Шерлока Холмса, Майкрофт, был назван в честь Томаса и Уильяма Майкрофтов из Дербишира, а доктор Ройлотт, который появляется в «Пестрой ленте», произошел от искаженного имени Арнольда Райлотта, игрока в крикет из Лестершира. Лорд Икенхем — Фредерик Альтамонт Корнуоллис Твистлтон, Альтамонт — псевдоним Шерлока Холмса. Вспоминая школьные годы с Биллом Таунендом, Вудхаус вспоминал, в каком благоговейном предвкушении он ждал на станции свежие выпуски газеты The Strand, чтобы прочитать последний рассказ о Шерлоке Холмсе.

Позже Вудхаус и Конан Дойл стали не только друзьями, но и коллегами по журналу The Strand. Именно Конан Дойл был его капитаном во время величайшего триумфа Вудхауса как игрока с битой, когда он набрал шестьдесят очков с четвертой позиции среди авторов против издателей в Lord’s в 1911 году. Потом он всю жизнь подшучивал над другом, который был заядлым лыжником, прикрепляя к ногам длинные доски. Книги Вудхауса пестрят фразами, представляющими собой цитаты и адаптации Шерлока Холмса, и это совсем не случайно.

But Wodehouse below his best underlines quite how monumental are the heights which he could attain. If penetrating insights into the meaning of life and in-depth studies of the human condition are your taste in literature, then Wodehouse is not your man. Nor would he want to be. Those who dislike him because he would write about the idle rich and the aristocracy are making a political complaint not a literary one. The complaint is of doubtful worth in the first place, and is certainly not relevant to his allure as a literary craftsman. His appeal will be timeless so long as the English language seduces people, and so long as people want to be entertained and escape from some of the tedium and anxiety that life can throw up. He produces, above all, great escapist literature.

Это уже четвертая или пятая биография Вудхауса, которую я прочитала, и ровно с таким же удовольствием я прочту следующую, если она мне попадется. 4/5

«The Art of Revision: The Last Word» Peter Ho Davies, «The Art of Perspective: Who Tells the Story» Christopher Castellani, «The Art of Subtext: Beyond Plot» Charles Baxter, «The Art of Intimacy» Stacey D’Erasmo

«Артистическая серия» от издательства Graywolf Press — это довольно внушительная линейка книг от самых популярных американских и британских авторов в помощь начинающим писателям, затрагивающая самые важные аспекты писательского мастерства.

The Art of Revision

В своей книге Питер Хо Дэвис поднимает часто обсуждаемую, но часто неправильно понимаемую тему ревизии, доработки книги. Хотя это важная часть процесса написания, читатели обычно (но не всегда) видят только окончательный вариант книги, оставляя эту практику окутанной тайной. Чтобы бороться с этим, Дэвис приводит примеры из своих романов «Валлийская девушка» и «Фортуна», а также из произведений других писателей, в том числе Фланнери О’Коннор, Кармен Мачадо и Рэймонда Карвера, пытаясь пролить свет на этот загадочный писательский процесс. Как по мне, книжка была бы лучше, если бы в ней было меньше биографических отсылок про самого автора и его отца и больше про собственно процесс ревизии, ведь про своего отца можно написать отдельную биографию.

The Art of Perspective

Когда открываешь книгу и начинаешь читать «вот идем мы с моим мужем» сначала возникает одно неловкое чувство, когда ты проверяешь обложку и да... Видишь на ней мужское имя. Но потом вспоминаешь, что роман этого автора «Leading Men» про молодых Теннесси и Капоте (да, оба они были геями) когда-то входил в твой шорт-лист любопытного чтения. Темой книги, как вы сами поняли, является проблема точки зрения рассказчика при создании сюжета.

Fiction writers keep making this point, whether we know it or not, in our resistance to the (re)assurance that omniscience offers, in our fear of saying something, of not just letting the text speak for itself. Taking their cue from the nineteenth century, and from a few too many English lit courses, contemporary readers are likely to conflate an omniscient narrator with the author herself. However, most of us don’t want that responsibility. No wonder that, when many writers are asked what book they love best, they go back to the nineteenth century, to novels no less complex and challenging and provocative than what’s being published today, but more confident in their visions, and more comfortable with the burden of omniscience

The Art of Subtext

Пожалуй, из всех четырех книг эта понравилась мне больше всех по содержанию полезных советов и наблюдений на квадратный сантиметр текста. В своей книге писатель-фантаст и эссеист Чарльз Бакстер раскрывает скрытые подтекстовые подтексты в художественных произведениях, обычно остающиеся невысказанными, замаскированными или тайными.

Another way of thinking about what often passes for conversation takes us toward my central subject—the half-noticed and the half-heard. Such gaps between lines of dialogue can open up the subterranean, given the way that pieces of sequential dialogue simply refuse to match up. Conversational slippage comprises the non sequiturs of everyday life. Therapists are always on the lookout for such forms of unlogic. Sometimes, what you don’t hear tells me more about you than what you actually say. Our times are marked by mishearing and miscueing and selective listening and selective response—features associated with information glut and self-inflammation.

Используя множество примеров от Мелвилла и Достоевского до современных писателей Полы Фокс, Эдварда П. Джонса и Лорри Мур, Бакстер объясняет, как писатели создают эти видимые и невидимые детали и как-то, что отображается, вызывает то, что не отображается.

The Art of Intimacy

В отличие от других авторов, имя Стейси Д’Эразмо до этого мне ничего не говорило, да и ее книги навряд относятся к той категории книг, которые я обычно читаю. Конечно, автор-женщина в своей книге затрагивает самый деликатный аспект написания книги, а именно создание атмосферы интимной близости. Какова природа близости, того, что происходит в тесном пространстве между двумя людьми? Как писатели улавливают или отражают эти интимные моменты на своих страницах? Беря примеры как из своих собственных работ, так у таких авторов, как Джоан Дидион, Тони Моррисон, Д. Х. Лоуренс, Вирджиния Вульф и Уильям Максвелл, а также у художников и известных режиссеров, в своей книге она пытается помочь всем авторам, чтобы рассказывать о сложных интимных вещах было чуточку проще.

The intimacy that can seam can also rend, and the writer’s task is similar: to draw readers into that dark space and to persuade them of its meaning and its gravity. If the reader, in the novels that I’ve discussed so far, is a seduced voyeur, an invisible participant in these scenes of union and expansion of consciousness, in other, darker fictions, the reader is drawn into complicity with intimacies that may well do harm. Moreover, the harm may lie not only in the literal action on the page, but also in the reader’s very engagement with that harm, with the act of reading itself.

3/5