✅💜📖 20. РАЛЬФ УОЛДО ЭМЕРСОН: "НРАВСТВЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ".
ЧАСТЬ II
(ПРЕДСТАВИТЕЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА)
СВЕДЕНБОРГ, ИЛИ МИСТИК
(ЧАСТЬ 3 ИЗ 3)
...У Сведенборга множество золотых изречений, которые с необыкновенною красотою выражают этические законы: «Ангелы на небе безпрерывно приближаются к весенней поре своей юности, так что, самый старший из них кажется самым младшим». «Чем более ангелов, тем более простору». «Совершенство человека состоит в желании приносить пользу и добро». «Цель возвышается по мере понижения материальной природы». «Человек, в совершенстве своего образа, - это небо». «По звуку голоса ангелы распознают любовь человека; по произношению звуков - его мудрость; по смыслу слов - его знание».
В «Супружеской Любви» Сведенборг изложил учение о браке. Про эту книгу можно сказать, что, несмотря на самые возвышенные элементы, она не достигла успеха. Он приблизился ею к «Гимну о Любви«», которой Платон коснулся в своём «Банкете»,- к той любви, которую провозгласил Данте, которую воспел Казелла, как одного из ангелов Эдема, и которая, если бы она была достойно восхвалена и в своих началах, и в своей плодотворности, и в красоте своих действий, вполне могла бы привести в восторг все души, явясь, как родоначальницей всякого благоустройства в обычаях и в нравах. Это была бы великая книга, если бы гебраизм был отложен в сторону, и закон её утвержден, без готики, на одной этике, с произвольным стремлением к возвышению, требуемом самою сущностью предмета.
Но, у него прекрасно развито платоническое понятие о браке, поучающее, что пол повсеместен, что мужественность выражается в каждом действии, органе, помысле мужчины, равно, как и женственность в женщине. Следовательно, в действительности, или в мире духовном, брачный союз безпрерывен, полон, совершенен, и целомудрие не есть местная, но, всеобъемлющая добродетель. Отсутствие целомудрия обнаруживается в каждом поступке: в торге и в разговоре, в земледелии и в философствовании, точно так же, как и в браке. И Сведенборг видел, что хотя на небе девы прекрасны, но, жёны несравненно прекраснее, и красота их возрастает более и более.
По своему обычаю, Сведенборг сжал, однако, свою теорию в форму временнýю. Он преувеличивает случайное обстоятельство брака, и, хотя находит на Земле несовместные супружества, воображает более мудрые выборы на небе. Но, в душах прогрессивных всякая любовь и дружба - преходящи. Любишь ли ты меня? - значит: видишь ли ты ту же истину? Если да, - мы счастливы одинаковым счастием. Но, вот, один из нас доходит до умозрения новой истины, - мы расходимся, и никакие силы в мире не могут удержать, тогда, одного возле другого. О, знаю я, как сладостна эта чаша любви: ты живёшь для меня, я - для тебя! Но, это не что иное, как ребяческое пристрастие к игрушке, как попытка увековечить домашний очаг и свадебную горницу; желание не выпустить из рук детскую азбуку, которую мы выучили шутя. Эдем Господень подавляет своим величием и обширностью; он кажется нам холоден и суров, как пустынная окрестность, наводящая на нас оторопь, когда мы греемся, вечерком, у пылающих угольев камина; но, мы, снова, пускаемся в путь, и нам кажутся жалки те, кто лишает себя великолепия Природы для карт и для свечного освещения.
Может быть, настоящая сущность «Супружеской Любви» заключается в «Беседе», где все положения глубоко обдуманы. Они, однако, оказываются несостоятельными в буквальном применении к браку, потому что, Небо - не есть сочетание двух, но, общение всех душ, и Господь - верховный жених и невеста души. Мы, же, встретимся, пробудем минуту друг с другом в храме одной мысли, и расстанемся, как бы, не расставаясь, чтобы приобщиться к другой мысли, с другими соучастниками блаженства. Итак, не только нет ничего божественного в плохом и особняющем смысле того вопроса «Любишь ли ты меня?», но я, напротив, тогда лишь захочу сблизиться и стать рядом с вами, когда вы покидаете и лишаетесь меня, чтобы предаться чувству, которое выше вас и меня; но, я отвергнут, когда, устремив глаза на меня, вы, ещё, жаждете любви. Фактически, в духовном мире, мы, ежеминутно, меняем пол. Вы любите во мне достойнейшего из двух - я ваш муж; не я, однако, а мои качества решают нашу любовь; но что за капля эти качества в сравнении с океаном достоинств, которые превосходят мои! Тем временем, я обожаю высшие достоинства в другом и становлюсь в отношении к нему женою. Он стремится к ещё высшим доблестям другого духа, следовательно, он его жена или восприемник его влияния.
От преувеличенного ли наблюдения за .собою. или по отвращению к греху, Сведенборг впал в мнительность, эту особенную немощь излишней совестливости. Я ссылаюсь на его презрение к мышлению и на отделение добра от знания: «Рассуждать о, вере - значит, сомневаться и отрицать, - говорит он, и это щепетильное мнение повторяется безпрестанно. Такие избитые фразы внушают нам грустную мысль, что в этом-то и скрывался корень его болезненного состояния, что этим-то он и поплатился, может быть, за перелом, произошедший в его способностях. Успешная или удачная гениальность зависит, по-видимому, от счастливого согласования ума и сердца; от надлежащей пропорции, которую трудно определить между нравственными и умственными силами. Но, слишком переполненную чашу трудно нести, и этот человек, щедро одарённый и умом, и сердцем, скоро, впал в разлад с самим собою. В своём «Животном Царстве» он провозгласил, что предпочитает анализ синтезу, и, вдруг, прожив более пятидесяти лет, он начинает презирать разум, и, хотя сознаёт, что ни истина, ни добро не могут быть объединены, но, оба должны сочетаться и слиться, он принимается ратовать против своего рассудка; в силу этого, становится на сторону одной совестливости и, на каждом шагу, изрекает на разум хулу и клевету. Насильственное расторжение отмщается немедленно. Красота теряет свою прелесть, любовь - любезность, когда отрицаешь целую половинную часть неба - истину. Сведенборг мудр, но, он остаётся мудр наперекор себе. Есть что-то безконечно печальное в этой подложной Вселенной, в ней, всюду и отовсюду, слышатся вопли. На месте провозвестника воссел вампир, и, с мрачною ненасытностью, он не отводит глаз от образов мук. Новый ад и новая преисподняя, одно отвратительнее другого, вмещают то те, то другие толпы законопреступников.
Сведенборг нисходил туда по столбу, казавшимся из ярой меди, но, его образовали небесные дýхи; заботящиеся, чтобы он невредимо посетил обитель злополучных и был свидетелем их мук. Там, долго и долго, слушал он их стенания; видел их мучителей, увеличивающих и усиливающих все казни до безконечности. Он видел ад обманщиков, ад смертоубийц, ад сластолюбцев, ад льстецов,. преисподнюю коварных и, даже, сточные ямы преисподних...
С его книгами дóлжно обходиться осторожно. Опасно изваивать эти мимолетные представления мысли. Истинные в своей призрачности, они становятся лживы в определённом виде. Мудрый народ греческий имел обыкновением, для довершения воспитания, принимать самых даровитых и нравственных юношей в участники Элевзинских таинств. Постепенно, и с большою торжественностью, вводили их в святилище, где высшие истины, вверенные древней мудрости, были им преподаваемы. Молодой человек ума пылкого и созерцательного может, лет в восемнадцать или в двадцать, прочесть творения Сведенборга - эти таинства любви и совести - и, потом, отложить их на веки. Подобные мечты посещают все пламенные головы в ту пору, когда мысль о рае и об аде впервые поражает их. Но, такие картины должны считаться чисто мистическими, то есть, случайным и произвольным изображением истины, но, не самою истиною. Каждый другой символ будет одинаково годен: в таком случае, на них можно глядеть без опасения.
Сведенборгова система мира лишена центрального могущества внезапности; она основана у него на динамике, не на силе жизни, не на могуществе порождать жизнь. В ней нет ни индивидуума, ни его свободной воли. Его Вселенная - какой-то огромный кристалл, где всё идет в ненарушимом порядке, но, холодно, молчаливо, мёртво; она сама будто окована магнетическим сном и безстрастно отражает волю магнетизёра. Каждая мысль проникает в каждый отдельный ум вследствие влияния общества духов, его окружающих. Эти заимствуют влияние от духов высших, и так далее. Все его типы означают одни и те же малочисленные предметы: все лица ведут одну речь, и все разговаривающие сведенборгствуют. Будь они кто им угодно, в конце концов, они все придутся под его стать: и король Георг II, и Магомет, и сам Цицерон. Куда девался его Рим, его красноречие? Он - тот же богословствующий Сведенборг. От недостатка индивидуализма безцветны его ад и небо. В них нет этих тысячеобразных людских отношений. Нет того участия, естественно возбуждающегося в них к тому или другому человеку, потому что, он, отчасти, прав в своём проступке, отчасти, виноват в своей правоте; потому что, он не подходит ни под какую классификацию, ни под какое догматизирование, - так много законностей, случайностей, возможностей, будущностей дóлжно принимать в соображение; потому что, иногда, порок придаёт ему силу, а добродетель отнимает её, вследствие чего, он делается понятен и доступен своего рода сочувствию. Этот недостаток отзывается, даже, и на средоточии всей его системы. Вмешательство «Господа» упоминается на каждой строке, как имя, но нигде не постигаешь Бога Живого. Нет блеска в этом оке, которое призирает из своего центра и должно бы одушевлять неизмеримую зависимость своих созданий.
Погрешность духа творений Сведенборга состоит в богословской ограниченности. Всюду с ним мы стоим в Церкви: нигде не проявляется необъятность всеподательной и всеобъемлющей премудрости. И он, и Бёме впали в заблуждение от излишнего пристрастия к символам христианства, мало радея, при том, о духе его нравственности, который заключает в своих недрах несметности человечеств, христианств, божественностей.
Гений Сведенборга, обширнейший из всех дарованных душам нового времени в этой области дум, истощил сам себя в усилии сохранить и воскресить то, что, уже, достигло своего окончательного естественного предела. Некоторые вековые, величественные образы утратили своё преобладание над мыслью и способом выражений западных богопочитателей; но, чрезмерность того влияния обозначается у Сведенборга в нескладной подражательности иноземному витийству. «Что мне за дело, - может сказать читатель, - до сапфира и до топаза, до яшмы и до сардоника, до кивота и до кущей, до прокажённых и до смарагдов, до огненных колесниц, до драконов рогатых и венчанных, до бегемота и до единорога? Это хорошо для жителей востока, а не для меня. И, чем более вы запасаетесь учёностью для истолкования мне всего этого, тем более выказывается ваша дерзость. Чем обдуманнее и сплошнее ваша система, тем менее она мне по сердцу». Еврейская муза, наставившая людей в познании добра и зла, возымела и над ним, как и над народами, своё преувеличенное влияние. Такою судорогою сведены все его догматы. Его главное нравственное предписание - избегать зла наравне с грехом; но, он не объясняет, в чём состоит зло, в чём - добро. Человек может бояться лихорадки, смерти и проч. Докажите ему, что эта боязнь, как и боязнь самого ада, есть, уже, зло. Докажите ему, с другой стороны, что по одной любви к добру, по одному почтению к достопочтенному, он, уже, становится сопричастен Ангелам и пребывает в Боге. Чем менее мы имеем дела с грехом, тем лучше. Никто из нас не достаточно богат для того, чтобы расточать жизнь на сокрушения о грехах.
Другой его догмат, который становится пагубен по своей ограниченности, заключается в его «Infemo». У Сведенборга есть дьяволы. Утверждать, что Зло может существовать самостоятельно, есть крайний предел безверия. Это атеизм, это окончательное святотатство. Ничто в разумном существе не может его себе усвоить. Зло, по мнению древних, есть развивающееся добро. И, справедливо сказал Эврипид:
Добро и бытие - одно в богах безсмертных; Приписывать uм зло, их значит отрицать.
До какого бедственного извращения достигло готическое богословие, что и сам Сведенборг возомнил, будто для падших душ обращение невозможно! О, нет! Божественное усилие никогда не ослабевает: самая гниль, истлевающая на солнце, превращается, со временем, в зелень и цветы; а человек, - будь он в узах, в темнице, на виселице, - всё же, находится на пути к истине и к добру. Всё поверхностно и всё преходяще, кроме истины и любви. Самое обширное, всегда, бывает самым истинным понятием, самым истинным чувством, и мы, с отрадою, повторяем великодушные слова индийского Вишну: «Вызывает деятельность тот долг, который не налагает на нас цепей; то знание, которое способствует нашему высвобождению. Все, же, прочие обязанности суть блага, переходящие в истомление».
В том же духе услышали мы весть, что прозорливец достигнул в своих странствиях и неба. Но, в его небе нет красоты; оно похоже на fête champêtre, на евангелический пикник, на раздачу наград добродетельным поселянам во Франции; его ангелы не дают нам высокого понятия о своём развитии и образовании: они очень напоминают деревенских пасторов. Откровения его о духовном мире имеют такое же отношение к неизмеримости наслаждений истиною, - о которой человеческая душа, отчасти, уже здесь имеет предчувствие, - какое дурной сон имеет к идеальной жизни. Я не понимаю его языка, когда он возносится в горнее. Его откровения лишаются всякого вероятия от многочисленности подробностей. Человеку не нужно рассказывать мне, что он прогуливался среди ангелов; достаточным удостоверением послужит мне то, если его красноречие сделает из меня ангела. Неужели, архангелы менее величественны, менее увлекательны, чем те существа, которые ещё и теперь ступают по Земле! Эта странная, схоластическая, дидактическая, безкровная, безстрастная личность описывает вам разряды душ, как ботаник классифирует растения, и обозревает мучительные ады, как пласты известняка или кремнезёма. В нём нет сочувствия. Он ходит взад и вперед, среди мира существ, каким-то новым Радамантом, - в парике, с палкою с золотым набалдашником - и, с видом небрежности и произвола, распределяет души. Пылкое, многообуреваемое, страстное народонаселение Земли для него - грамматика иероглифов или эмблематические постановления массонов. Как отличен от него Якоб Бёме! Этот трепещет от волнения; внимает, объятый благоговением, исполненный нежнейшего человеколюбия, поучением Наставника; он передаёт их нам, и сердце у него бьётся так сильно, что его стук о кожаный кафтан вещателя слышен нам через даль столетий. Между ними разница велика. Бёме бодро и прекрасно мудр, несмотря на мистическую узость и непонятность. Сведенборг - неприятно мудр; со всеми своими разнообразными дарами он отталкивает, он холодит нас.
Лучший признак возвышенной природы - открывать нам перспективы, как ширь сельского пейзажа, заманивающая нас, весенним утром, всё вдаль и вперёд. Сведенборг, постоянно, смотрит назад и не расстаётся со своим саваном и заступом. Есть люди, которым что-то препятствует низойти в Природу; есть другие, которые лишены способности подняться над нею. Так, одарённый силою многих людей, Сведенборг никогда не мог развязать узел, привязывавший его к вещественному, и стать на пьедестал свободного гения.
Замечательно, что человек, усмотревший символизм и, через него, провидевший поэзию мироздания и тайную связь материи и духа, остался, вполне, лишён всякого поэтического выражения, которое должно бы быть вызвано подобными провидениями. Зная грамматику и правила родного языка, как не переложить на музыку ни одного звука! Было ли с ним то же, что с Саади, который, в своём видении, набрал множество небесных цветов в подарок друзьям, но, благоухание роз так его упоило, что они повыпадали из рук? Узнавать, не есть ли нарушение условий с теми небесными обитателями или его видения были чисто умственные и, потому, внушили ему ко всему умственному тот ужас, что пронизал все его книги? Какова бы ни была причина, но, в его книгах нет сладкозвучия, трогательности, живости; нет отдыха на их мёртво-прозаическом уровне. В тоскливой безнадёжности блуждаем мы по этим вертоградам, лишённым света и блеска. Никогда песнь птицы не прозвучит в их мертвящей сени. Совершенное отсутствие поэзии в таком высоком уме даёт намек о болезни, как охриплый голос красавицы есть своего рода предостережение. Мне, иногда, кажется, что его перестанут читать, что творения его обратились в памятник, а славное имя - в эпитафию. Так перемешаны его лавры с кипарисами и фимиам храма с запахом тления, что юноши и девы будут обегать эту ограду.
Тайна неба остаётся сокровенною, от века и до века. Ни один легкомысленный, ни один сообщительный Ангел никогда не проронил, даже, одного слова в ответ на томительные желания святых, на страх, обуревающий смертных. На коленях приняли бы мы избранника, который, не нарушая долга повиновения, поведал бы человеческому уху о состоянии, о местопребывании новопреставленной души, о её видениях, подтвердил бы своим словом прочувствия и провидения, которые, уже, мы имеем о небе. Достоверно то, что оно должно быть в связи со всем наилучшим в Природе. Оно не должно быть, по своему духу, ниже известных, уже, нам творений того архихудожника, который изваял миры на тверди небесной и начертал нравственный статут. Оно должно быть свежее радуги, величественнее гор; оно должно гармонировать с цветами, с волною, с восходом и закатом осенних светил. Самые сладкогласные поэты показались бы хриплы, как уличный шарманщик, если б, когда-нибудь, прозвучала та нота природы и духа, на которую настроено и движение Земли, и движение морей, и движение сердца; та нота, под звук которой вращается и сок в растениях, и кровь в наших жилах, и Солнце в небе.
Не забудем, впрочем, что Сведенборг заклал свою гениальность и свою славу на алтаре совести; такое высокое самоотвержение превосходит всякую хвалу.
Его жизнь, имея цель и смысл, сама говорит за себя. Он произнёс решение и остановил свой выбор на добре, как на единственной нити, за которую душа должна держаться во всех лабиринтах этой жизни. Множество мнений препираются о ·том, где искать истинный центр опоры. Как в кораблекрушении, один хватается за ускользающие снасти, другой - за бочонок, за доску, за мачту; кормчий, же, выбирает себе место со знанием дела: я остаюсь здесь, всё потонет прежде этого, «плывущий со мною - достигнет берега!». Так и вы, не надейтесь на небесное милосердие, на его снисходительность к вашему безумию или на свою осторожность и благоразумие - старый обычай и главный оплот у людей - ничто не пособит вам: ни судьба, ни здоровье, ни дивный ум; ничто, кроме безукоризненной правоты, во всём и всегда! И, со стойкостью, никогда не ослабевавшею ни при занятиях, ни в изобретениях, ни в грёзах, Сведенборг отдался этому мужественному выбору.
Он оказал человечеству двойную услугу, которая начинает, теперь, приходить в известность. С первых шагов на поприще науки он открыл, опытами и практикой, многие законы Природы и передал их нам. Потом, восходя, с должною постепенностью, от фактов к их началам и к их вершинам, он востmаменился благоговением, прочувствовав полноту гармонии, и предал всего себя восторгу и обожанию. Это - первая его заслуга. Если сияние слишком ослепило его глаза, если он пошатнулся, упоённый восхитительным созерцанием, тем достовернее дóлжно заключить о превосходстве того зрелища, о действительности того бытия, которое горит и сверкает сквозь него, так, что нéмощность прорицателя не возмогла его потемнить. Вот вторая страдательная его заслуга пред человечеством. Быть может, в великом обводе бытия и она не маловажнее предыдущей, а в отношении распределения духовных даров - не менее прекрасна и славна для него самого.