✅💜📖 28. РАЛЬФ УОЛДО ЭМЕРСОН: "НРАВСТВЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ".
ЧАСТЬ II
(ПРЕДСТАВИТЕЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА)
ГЁТЕ, ИЛИ ПИСАТЕЛЬ
(ЧАСТЬ 2 ИЗ 2)
Приведём самый замечательный образчик этой наклонности доискиваться правды во всяком выражении, в ходу у народа. Чёрт играл значительную роль в верованиях всех времён. Гёте не принимает ни одного слова, за которым нет никакой сущности. Здесь послужит то же мерило: «Я никогда не слыхал о злодействе, которого бы сам не мог сделать». Вследствие этого, он схватит страшилище за горло. Оно должно или сделаться реальным, во вкусе нового времени, европейцем, одеться, как джентльмен, набраться хороших манер, расхаживать по улицам и совершенно освоиться с образом жизни Вены и Гейдельберга 1820-х годов; или оно перестанет существовать. Поэтому, Гёте снял с него все мифологические доспехи: рога, ноги с копытом, хвост крючком, вонючую серу, синее пламя, и, вместо того, чтобы собирать обо всём справки в книгах и картинах, он стал отыскивать его в своём собственном духе, во всяком оттенке холодности, себялюбия, неверия, который и в толпе, и в уединении расстилается мраком на человеческое мышление; и Гёте нашёл, что изображение выиграло и в правде, и в ужасе, от всего, что он ему придал, от всего, что от него отнял. Он открыл, что естество этого пугала, невидимо витающего около жилища людей, с самой той поры, как стали жить люди, есть не что иное, как чистый разум, отданный (наклонность, замечаемая везде и всюду) на служение чувственности; и он ввёл в литературу, в своём Мефистофеле, первую органическую фигуру, которая когда-либо появилась в течение нескольких столетий, и пребудет так же долго, как Прометей.
Я не имею намерения заняться разбором его многочисленных произведений. Они состоят из переводов, критик, драм, лирических и других стихотворений, литературных дневников, портретов замечательных людей. Но, я не могу не упомянуть о «Вильгельме Мейстере».
Это роман во всяком смысле первостепенный, в своём роде; поклонники считают его единственным очерком новейшего общества, находя, что другие романы, например, Вальтера Скота, занимаются одеждами, положением лиц, этот, же, - духом жизни. Эта книга, всё ещё, облечена каким-то покровом. Её, с удивлением и наслаждением, читают люди чрезвычайно умные. Некоторые предпочитают её «Гамлету», как произведение гениальное. Мне кажется, ни один роман нашего столетия не сравнится с этим в прелести новизны, которая подстрекает ум, наделяет его многими основательными мыслями, верными взглядами на жизнь, обычаи и характеры; в ней столько славных указаний на руководство жизни, столько неожиданных проблесков из сферы высшей; и всё это - без малейшего следа высокопарности или натяжки. Книга, страшно раздражающая любопытство пылких молодых читателей, но, - книга страшно неудовлетворительная. В ней обманутся любители лёгкого чтения, ищущие развлечения, даваемого романом. С другой стороны, справедливо жалуются и те, которые принимаются за неё с высокою надеждою найти здесь настоящую историю гениального человека и достойное присуждение ему лавра, заслуженного подвигами и самоотвержением. В Англии, не так давно, издан был роман, покусившийся олицетворить надежды новой эпохи и дать простор политическим ожиданиям партии, называемой «Юной Англией»; в нём единственная награда добродетели: место в парламенте и звание пэра. Роман Гёте имеет заключение такое же хромое и точно такое же безнравственное. Жорж Санд представила в «Консуэло» и в её продолжение картину повыше этого, и истиною, и достоинством. С постепенным ходом рассказа, характер героя и героини развивается до такой силы, что заставит трястись фарфоровые этажерки аристократических условий; они покидают общество, все привычки своего звания; лишаются богатства, становятся служителями высоких идей и самых великодушных общественных целей. Напоследок, герой, сделавшийся средоточием и живительною струёю всех своих сподвижников, стремящихся возвратить человечеству его благороднейшие достояния, перестаёт отвечать на собственный графский титул; он звучит его уху. как нечто чуждое и, давно, позабытое: «Я, только, человек, - говорит он, - дышу, тружусь для человека»; и несёт он свои труды в бедности и при крайних пожертвованиях. напротив того, герой Гёте имеет столько слабостей и нечистот и водится он с таким дурным обществом, что опротивел чинной Англии, когда книга появилась в переводе. А, между тем, она так полна разумности, знания света и знания вечных законов; лица обрисованы так верно и тонко, немногими чертами и без всякого лишнего слова; книга эта остаётся, навсегда, новою, неистощимою, и мы извлекаем из неё то, что сознаём для себя пригодным, допускаем ей поступать, как знает, в уверенности, что она, только, при начале своего поприща и будет служить миллионам других читателей.
Содержание её - переход демократа к аристократам; оба термина приняты в наилучшем смысле, и переход совершается не ползком, не какими-нибудь про исками, но, через парадную дверь. Природа и личные качества помогают, а положение им приличное доставляется, благодаря честности и здравомыслию дворян. Ни один великодушный юноша не оборонится от обольщения правдоподобием этой книги, которая сильно возбуждает умственное развитие и энергию. Пламенный и набожный Новалис так отозвался об этой книге: «От доски до доски в новом вкусе и прозаическая. Всеромантическое подведено под гладкий уровень; так поступлено и с поэзией в Природе, с чудодейственною! Книга толкует об обиходных делах людских: быт домашний, быт среднего сословия в ней, пожалуй, опоэтизирован, но, всё чудесное преднамеренно рассматривается, как мечта и восторженные грезы». А между тем, характерная черта: Новалис, вскоре, опять принялся за эту книгу, и она осталась его любимым чтением до конца его жизни.
В глазах французского и английского читателя Гёте отличается одним свойством, общим ему со всей его нацией; это свойство - постоянная подчинённость своему внутреннему убеждению. В Англии и в Америке уважают талант, и публика довольна, если он употребляется на поддержку какого-нибудь одобренного и понятного интереса: партии или служит той или другой, уже установившейся, оппозиции. Во Франции ещё более восхищаются блеском ума, не заботясь о прочем. Во всех этих странах талантливые люди черпают сочинения из своего таланта. Достаточно того, когда воображение занято, требование вкуса соблюдено: столько-то столбцов и столько-то часов наполнены приятным и недурным времяпрепровождением. Но, германскому духу не достаёт игривой французской весёлости, тонкого практического смысла англичан и американского удальства; в нём есть некоторая честность, не останавливающаяся на поверхности предпринятого и исполненного, но, сейчас же, спрашивающая: «С какою целью?». Германская публика требует засвидетельствованного чистосердечия. Здесь видна деятельность мысли, но, к чему ведёт она? Что хочет этим сказать нам человек? Откуда, откуда набрался он таких мыслей?
Одного дарования мало для писателя. За книгою должен стоять человек - личность, и по природе, и по свойствам, обязанная следовать учению, изложенному ею здесь; личность, самое существование которой тесно слито с такою-то точкою зрения, с таким-то понятием о вещах, а не с другим, и поддерживающая эти вещи, потому что, они таковы. Если автор не может над лежащим образом выразить эти вещи сегодня, они, всё таки, существуют и выскажутся, сами собою, завтра. Дело идёт о провозглашении некоторой доли истины, смутно или ясно постигнутой. В этом-то и состоит долг и призвание писателя в здешнем мире: видеть, насквозь, факты и свидетельствовать о них миру. Ничего не значит, что он сам робок и косноязычен, что голос его писклив или груб, и что его способ изложения или недостаток красноречия - не под стать высоте мысли. Она отыщет и метод, и картинность, и звучный голос, и гармонию. Будь он хоть нем - заговорит она. Если, же, нет, если такого Божьего слова не вверено писателю, какая нам нужда до его ловкости, красноречия, блеска?
Огромна разница в силе слова, за которым стои́т человек, и за которым его нет. В учёном журнале, во влиятельной газете я не вижу образа, а какую-то безответную тень; чаще, же, всего - денежную складчину или какого-то молодчика, который надеется под маскою и под костюмом своих периодов быть принятым за нечто дельное. Но, при каждой строке, в каждом отделе настоящей книги я встречаю глаза человека и убеждённого, и решительного. Его энергия, его опасения льются потоком на каждое слово: живут самые точки и запятые; написанное становится делом - делом исполинским; оно пойдёт далеко и будет долго жить.
в Англии и в Америке можно очень бойко писáть про греческих и латинских поэтов без малейшего поэтического вкуса или oгня. Человек проводит целые годы с Платоном или Проклом, - из этого не следует, что он придерживается героических мнений и пренебрегает модными обычаями своего городка. Немцы, же, пресмешно простодушны на этот счёт: студент, вышедши из аудитории, всё ещё передумывает слышанное, а профессор никак не может отделаться от мечты, что философские истины можно как-нибудь да применить к Берлину и к Мюнхену. Эта серьёзность дозволяет немцу обсуждать людей с гораздо бóльшим дарованием. Потому-то почти все важные оценки достоинств, на которые указывают мыслящие люди, перешли к нам из Германии. Между тем, как в Англии и во Франции люди, известные своим умом и своёю ученостью, избирают себе науку или место с некоторым легкомыслием, и не слишком считают себя связанными, по характеру, с избранным им званием или предметом знаний, Гёте, глава и плоть германской нации, говорит не в силу одного дарования: из-за него светит истина. Он очень мудр, хотя его талант набрасывает, иногда, покров на его мудрость. Как ни превосходны его слова, он имел в виду ещё нечто лучшее; это-то и возбуждает моё любопытство. Его громадная независимость происходит от частых бесед с истиною; слушайте его или отвергайте - факт остаётся; и ваше сочувствие к писателю не оканчивается с окончанием его творения; оно не сглаживается в памяти, когда он исправно завершает своё дело перед вами, как изгладится память о булочнике, продавшем вам свой хлеб; притом, его сочинения составляют самую малую часть его самого. Предвечный гений, воссоздавший мир, поведал этому человеку более, чем кому-либо другому. Я не скажу, чтобы Гёте достигнул той высшей области, с высоты которой говорили нам иные гении. Он не благоговел пред верховным единством; он не был способен подчиниться полновластию нравственного чувства. В поэзии есть струны, несравненно благороднее всех тех, которых коснулся он. Есть писатели, беднее его дарованием, но чище его настроением и трогательнее для сердца: Гёте никогда не может быть дорог человечеству. Он, даже, не был поклонником чистой истины, но, чтил истину, только, ради своей любви к образованности. Цель, избранная им, впрочем, немногим ниже стремления возобладать истиною; и этого человека, стоически самоуправного и самоотрицательного, нельзя было ни обмануть, ни провести, ни заставить трепетать. Он имел одинаковую пробу для всех: «Чему могу я от вас научитьсяl» - и все обладания - звание, привилегии, здоровье, время, самая жизнь - ценились им по одному этому отношению.
Он тип цивилизации, любитель всех искусств, наук, событий; он художественен, но не художник; проникнут спиритуальностью, но не спиритуалист. В мире нет такой вещи, которой бы он не имел права узнать; в арсенале гения Вселенной нет такого оружия, которого бы он не взял в руки, строго наблюдая, чтоб не быть им задетым, хоть на одну минуту. Он подложит луч света под каждый факт, а также, между собою и своею драгоценнейшею собственностью. От него ничего не было скрытого, ничего убережённого. Он снял портрет и с лукавого демона, и со святого, который видел демона, и метафизические данные приняли образы: «Самое благочестие не цель, а, только, средство приобрести, с его помощью, глубокий внутренний мир и достигнуть высочайшей образованности». Его проникновение во все тайны изящных искусств всё более делает Гёте чем-то скульптурно-великим. Его привязанности служили ему, как женщины, употреблённые Цицероном для выведания тайн заговорщиков. Вражды он не знал. Вы могли быть его врагом, но, и в этом случае, путём вражды, вы научали его тому, чему не могло научить ваше доброе расположение - хотя бы увеличение знания было приобретено вашей гибелью. Привет и врагу, но, врагу в высоком смысле. Он слишком дорожил временем, чтоб ненавидеть. Противоборство темпераментов, ещё, могло быть допущено, но и такая борьба велась с королевским достоинством, и шпага скрещивалась на расстоянии целого королевства.
Его автобиография под заглавием «Правда и вымысел из моей жизни» выражает идеи, теперь уже, усвоенные германцами, но, ещё, неслыханные, тогда, в старой и новой Англии, а именно: человек живёт для своего просвещения, а не ради того, что может свершиться с ним. Влияние обстоятельств на самого человека - вот единственный результат, достойный замечания. Интеллектуальный человек может смотреть на себя, как на постороннее лицо; тогда его ошибки и разочарования будут для него столько же занимательны, как и сами успехи. Он, конечно, желает удачи в своих предприятиях, но, ещё более желает узнать историю и судьбу человека, между тем, как тьма себялюбцев около него погружена в одни заботы о личных маленьких выгодах.
Такова главная идея «Правды и Вымысла»; она руководит выбором происшествий, вовсе не занимаясь внешнею их важностью, светским положением лиц или цифрою их дохода. В сущности, книга почти не предоставляет материалов для того, что можно бы назвать «Жизнью Гёте»: чисел немного, переписки нет, нет и подробностей о службе и о порученных делах; ни полслова о его женитьбе; а десятилетний период самой деятельной жизни, по водворении в Веймаре, и совсем обойдён молчанием. Между тем, некоторые любовные дельца, которые, как говорится, не привели ни к чему, представляют непонятную важность; он подавляет нас подробностями, теми или другими причудливыми мнениями, религиями собственного изобретения и, в особенности, своими отношениями к замечательным умам и к эпохе критического мьшления; об этом он распространяется. Его «Ежедневные и Ежегодные Записки», его «Путешествие по Италuи, Французская Кампания» и исторический отдел «Теории красок» - точно так же любопытны.
Этот законодатель искусств сам не был артистом. Слишком ли он много знал? Слишком ли микроскопическое зрение препятствовало ему - в надлежащей перспективе - охватить целость? Он отрывочен: он писатель стихотворений - на разные случаи, - и целых энциклопедий изречений. Когда он садится писать драму или повесть, он набирает и сортирует свои наблюдения с сотни сторон и вводит их в свои произведения как можно приличнее. Очень многое никак не идёт к делу; он пометит это, косвенно, то в переписке действующих лиц, то в листках их дневника, и тому подобное. Многое отказывается от такого приспособления: один переплётчик может придать этому некоторую связь, и, потому, кроме разладицы многих его творений, мы имеем целые тома разрозненных параграфов, афоризмов, мнений и проч.
Я думаю, светский тон его романов произошёл от расчёта образовать себя и в этом направлении. Это было слабостью безподобного учёного, который любил свет из благодарности, - знал, где найти библиотеки, галереи, лаборатории, изящную архитектуру, профессоров, досуг, - и не крепко верил в замены, доставляемые за всё это бедностью и наготою. Сократ любил Афины, Монтень - Париж, г-жа Сталь говорила, что это (то есть, Париж) единственная её слабая струна. Есть своя благоприятная сторона и в этом. Все гении, обыкновенно, так дурно обставлены, что, всегда, желаешь им быть где-нибудь в другом месте. Редко встречаем мы человека, которому не было бы неловко и не страшно жить. Лёгкая краска стыда пробегает по лицу и людей добрых, и людей с благородным стремлением. Гёте, же, чувствовал себя здесь, как дома; он был доволен и миром, и веком. Никто не был так способен жить и так бодро наслаждаться игрою жизни. Его сила проистекала из этого стремления к просвещению, которое составляет дух его творений. Стремление к вечной безусловной истине, без всякой заботы о собственном преуспевании, - выше этого. Отдать себя потоку поэтического вдохновения - тоже, выше этого. Но, когда сравнишь цель Гёте с теми поводами, по каким пишутся книги в Англии и в Америке, его цель окажется истинною и одарённою, как всякая истина, силою воодушевлять. Этим-то и возвратил Гёте книге нечто из её прежнего могущества и достоинства. Появившись в эпоху, через меру цивилизованную, и в стране, где оригинальный талант подавлен грудою книг, механическими вспомогательными средствами и ошеломляющим разнообразием требований, Гёте научил людей, как распределять такое громадное смешение и как сделать его делом сподручным. Я сближаю с Гёте Наполеона: оба они были представителями силы и реакции Природы против высокомерных условий и предрассудков. Это были два твёрдых реалиста, которые, со своими последователями, наложили топор на корень дерева лицемерия и затверженной болтовни - в своё время и на все будущие времена! Гёте, бодрый труженик, без всякой популярности или вызова извне почерпнул все побуждения, все предначертания из своей собственной груди; сам задавал себе задачи, достойные исполина и, без послабления, без отдыха, проработал восемьдесят лет со всем рвением первоначального побуждения, находя отдохновение в одной перемене занятий.
По последнему уроку, преподанному нам новейшей наукой, высшее упрощение организмов производится не уменьшением составных частей, но высшею их многосложностью. Человек есть самое сложное из земных существ; на другом, противоположном конце, имеем мы коловратку, volvox globator. Нам дóлжно научиться извлекать доходы и прибыль с огромного наследства древних и новейших времён. Гёте представляет нам пример мужества и доказывает одинаковость цены всех времён; то есть, что невыгоды какой бы то ни было эпохи существуют, только, для слабодушных. Животворный гений, полный света и гармонии, носится вблизи самых слепых и самых глухих. Никакой запрет, никакой блюститель не остановит полёта часов и полёта человечества. Мир молод: былые великие люди шлют нам дружеский призыв. Назначение гения - не дозволять никакому лживому вымыслу проникать в среду человечества, осуществлять всё доступное нашему знанию; требовать от высокой утончённости теперешнего образа жизни, от искусств, наук, от книг и от людей неуклонной правдивости, дальности и определения себе цели - во-первых. Во-вторых, до конца и до безконечносги - воздавать каждой истине дóлжный почёт практическим её осущесгвлением.