✅💜📖 22. СИМПЛИКИЙ: "КОММЕНТАРИЙ НА ЭНХИРИДИОН ЭПИКТЕТА".

[«§ 4. Не следует много смеяться по поводу разных вещей и пусть смех твой не будет разнузданным».]

После общего увещевания, адресованного человеку, занимающемуся философией, о необходимости сохранения постоянства нрава, чему весьма способствует молчание, [Эпиктет] устраняет величайший порок излишнего проявления радости, выраженного в смехе. Через это, как кажется, [Эпиктет] указывает и на порок, противоположный чрезмерной радости, - печаль. Смех - это излияние чрезмерной душевной радости. Смех возникает, когда воздух внутри нашего тела расширяется и создаёт звук, напоминающий плеск воды. Стало быть, смех извращает стабильное и благостное состояние души и тела, подобно тому, как и противоположные проявления - печаль и рыдания нарушают уравновешенное постоянство. По этой причине следует остерегаться смеха, особенно, когда это происходит прилюдно. И если, когда-либо, возникнет необходимость посмеяться, чтобы не выглядеть совершенно чуждым улыбке, и не делать наш нрав излишне угрюмым и, также, чтобы нашим друзьям не показалось, что мы совершенно лишены всякой обходительности, то надо помнить, что, лишь, немногие вещи достойны смеха.

Стало быть, человек, смеющийся по многим поводам, легко поддаётся бурной радости. Поэтому, не следует часто и на длительное время поддаваться смеху. Такой смех [Эпиктет] называет разнузданным. Смех не должен быть громким и распущенным. Я думаю, что, именно, такой смех [Эпиктет] называет разнузданным. Смех должен, скорее, походить на улыбку, когда мы, лишь, слегка раздвигаем наши губы.

[«§ 5. Вообще, не клянись, если это возможно. В противном случае, по возможности, отказывайся».]

В перечне обязанностей по отношению к самому себе, после осуждения больших и сильных отклонений от стабильного душевного состояния, [Эпиктет] говорит о почитании Бога. Ибо, клятва призывает Бога в свидетели и делает Его посредником и поручителем в том, о чём идёт речь в клятве. Призывание Бога в делах человеческих, - а это то же самое, что сказать - в делах мелких и незначительных, - подразумевает недостаточное к Нему уважение. Поэтому, следует совершенно, если это возможно, отказаться от клятвы. Следует, скорее, претерпеть тяжкий труд и жестокое наказание, нежели принести клятву. Но, если, когда-нибудь, возникнет необходимость, с помощью клятвы, спасти от опасности друга или дать клятвенное ручательство за своих родителей или отчизну, то лучше претерпеть всё, нежели нарушить скреплённое Богом соглашение.

[«§ 6.Пиры с людьми посторонними и непричастными к мудрости отвергай. Но, если, когда-нибудь, доведётся, внимательно следи за тем, чтобы не опуститься до поведения невежды. Знай, что если друг твой замаран, то, общаясь с ним, даже, если сам был чист, неизбежно, замараешься».]

Отвергая безразличное отношение к Богу, [Эпиктет] подавляет многоликое желание, устанавливая для него пределы.

Он начинает своё объяснение с необходимости пищи и прочих телесных потребностей. На пирах образованных людей не слишком заботятся о еде, питье и пиршественных удовольствиях. В действительности, такие пиры являются словесными общениями и беседами. 06 этом свидетельствуют пиры, рассказанные Платоном, Ксенофонтом и Плутархом. Напротив, пиры большинства людей, нацеленные на телесные удовольствия, походят на кормёжку безсловесных животных. Поэтому, хорошо сказано, что стол, за которым не ведётся беседа, ничем не отличается от кормушки. Стало быть, приличному человеку следует отвергать обычные пиры, не соответствующие его внутренней установке. Но, если случится так, что участия в таком пире потребует праздник, либо станет принуждать отец, долг вежливости, или возникнет какая другая необходимость, то, пусть, говорит [Эпиктет], находится в напряжении твоё внимание, а это значит - пусть твоя душа бодрствует и сохраняет себя в своих собственных пределах. Иначе, отступив от самой себя и обретя стремления обычного человека, она скатится до их положения и из-за своих неразумных стремлений осквернит себя, общаясь с простецами. Ибо, всякий, кто вручает себя замаранным людям, следует за их стремлениями - это и означает общение с ними. Даже, если этот человек был чист и имел чистые стремления, то он оскверняется, общаясь с замаранными людьми. Ибо, осквернение - это смешение чистого с нечистым.

[«§ 7. Заботы о теле принимай не далее необходимого, например, пищу, питьё, одежду, жилище, пpucлyгу, а всё, что касается славы и удовольствия, отсеки напрочь».]

То, что применяется ради заботы о теле, необходимо, сначала, приобрести, а уже затем этим пользоваться. Но, сам [Эпиктет], сейчас, ведёт речь об использовании, а позднее скажет и о приобретении. И, пожалуй, было бы прекрасно, если бы человек, наделённый разумной душой, ни в чём не нуждался. Но, поскольку он, в качестве инструмента, пользуется телом, подверженным порче, то ему достаточно давать своему телу самое необходимое и не впадать в излишества. Но, как для плотника в заботе о своём топоре достаточно придать ему необходимую величину и форму и заточить острие, то ему нет нужды стремиться сделать его ни позолоченным, ни украсить драгоценными камнями, поскольку, в этом случае, он должен был бы изрядно потратиться и проявить противоречащую здравому смыслу заботу о своём инструменте, тем самым, сделав его безполезным для собственного ремесла. Точно также мы должны относиться к нашему собственному инструменту, давая ему, лишь, то, что необходимо для нашего дела. Из еды и питья, которые, по природе, питают человеческое тело, мы должны выбирать легкодоступное и соответствующее нашей физиологии. Такие пища и питьё оказываются куда более чистыми и здоровыми. Живое существо испытывает необходимость в пище, а не в тех или иных разносолах. Ведь, наша природа не приобщила нас к Теоринам и Паксамонам и зловредному поварскому искусству. Напротив, природа приобщила нас к пище.

И тому, что дело обстоит, именно, так, доказательством служат люди, по скудости средств вынужденные питаться, в большей степени, в соответствии с природой. Они куда здоровее людей, склонных к излишествам. Точно так же сельские жители обладают лучшим здоровьем, чем горожане, рабы - нежели их хозяева, бедняки - нежели богачи. Ибо, всё чрезмерное и изысканное, как ложное и чужеродное, отягощает нашу природу, будучи, некоторым образом, сродни ядам. Поэтому, из этого возникают вредоносные истечения воздуха и влаги. Следовательно, необходимо количественно и качественно отмерять преподносимое для нужд нашего инструмента, дабы нам не страдать от излишних расходов на питание и, правильным образом заботясь о нашем инструменте, не приводить его в негодность. Большое счастье с самого начала так быть воспитанным и приученным так питаться. Ибо, как телу сносно и полезно, так и природный, простой и умеренный образ жизни будет приятным.

Точно так же обстоит дело и с одеждой. О Сократе рассказывают, что он и зимой, и летом одевался в одно и то же. Тем, кто, по сравнению с Сократом, придаются роскоши, будет достаточно менять одежду в соответствии со сменой времён года, используя, для этого, растущий на земле лён и шерсть привычных нам животных. Но, вы разыскиваете реки на западе и сдираете шкуру с обитающих в этих реках животных, и нуждаетесь в живущих на востоке китайцах, и за самые надёжные у нас вещи - за золото и серебро покупаете у них пряжу червей. Всё это свойственно большой роскоши и глупости.

Точно так же должно обстоять дело и с жилищем. Кратету, для жилья, достаточно было пифоса (примеч.: большой керамический сосуд (мог быть размером с человека и более) для хранения продуктов — зерна, вина, оливкового масла, солёной рыбы.), хотя, у него была красивая жена Гиппархия. Но, у нас, пусть будет дом, своими размерами и красотой пригодный для назначенной ему цели, имеющий мужскую и женскую половины, хотя это, пожалуй, будет излишеством. Совершенно нет нужды иметь триклиний с каменными стенами и украшенный мозаикой, а также, отдельные помещения, из которых каждое предназначено для определенного времени года. Ведь, необходимость этого не требует и очень трудно представить, чтобы привыкший к такому образу жизни человек удовольствовался бы чем-либо другим. Излишне говорить, что привыкший к таким покоям человек в них изнеживается, полагает в них своё счастье и совершенно забывает о самом себе. Если он потеряет свой дом, что случается по многим причинам, то, неизбежно, плачет, рыдает и считает себя несчастным, хотя, он был несчастнее тогда, когда придавался роскоши в этих покоях.

На том же самом основании следует обходиться таким числом рабов, которое соответствует надобности и семейному состоянию. Необходимо, чтобы рабы получали пищу в достатке и трудились старательно и в меру сил. Многочисленные рабы, идущие, на публичных прогулках, впереди и позади своего господина, выполняющие, только, это дело, незаметно становятся суровыми надсмотрщиками над своими хозяевами, так, что те не могут ни уединённо отойти в сторону, ни приватно и наедине поговорить с кем-либо, ни совершить ничего, что им нравится, но составляет тайну для его рабов. Эти рабы и прочим людям в тягость. На рыночной площади одно они крадут незаметно, другое похищают открыто, не испытывая страха, надеясь на помощь своих соратников по рабству, избивают и глумятся. Всевозможным образом портясь от своих действий и собственной праздности, большинство из этих рабов являются недругами и врагами собственных хозяев, вынуждаемых из-за того, что кормят этих, погрязших в неге, чванстве и безнаказанности, переносить столь многие труды, безсонные ночи, столь многим льстить, перед столькими раболепствовать и, - самая главная из бед, - отклоняться от жизни, подобающей людям по природе. Но, эта жизнь, столь далеко отклонившаяся от наставлений Эпиктета, пусть получит достойное её наказание! Но, человек, занимающийся философией, будет пользоваться соразмерным числом рабов для своих насущных потребностей. Это число рабов невелико, как по причине простого образа жизни хозяина, так и потому, что он много делает своими руками. В результате, он испытывает нужду в рабах либо когда болен, либо когда дело требует помощника, или из-за недосуга, когда он занят более прекрасным делом. Подобно тому, как наш изумительный Эпиктет, прожив долгое время один, поздно, наконец, взял женщину - кормилицу для мальчика, которого один из его друзей, по своей бедности, собирался подкинуть. Взяв этого мальчика, он сам его выкормил.

Назвав каждую из необходимых вещей, [Эпиктет], в самом общем виде, прибавил к этому, сказав, что во всём нужно отсекать лишнее. Он определил два вида излишества - роскошь и мнение внешних людей. Эти два вида присутствуют во всём вышеназванном. Из-за этого мы превышаем необходимое. Столь велико было стремление божественных людей отвергнуть всё лишнее, что Диоген, как рассказывают, переходя реку, увидел человека, пившего воду, зачерпывая её руками. Увидев это, Диоген выбросил в реку деревянную чашку, которую повсюду носил с собой в сумке, и пил, зачёрпывая ею воду, сказав при этом, что, уже, более в ней не нуждается, поскольку её службу выполняют руки.

[ «§ 8. Что касается любовных утех, то, насколько возможно, следует хранить чистоту до брака. Прикоснувшись к любовным утехам, следует брать себе из них то, что законно. Однако, не будь в тягость тем, кто им предан, не изобличай их и не разноси повсюду, что сам ты к ним не причастен».]

Всякое сдерживание телесного удовольствия укрепляет разумное начало нашей души и, на деле, вселяет уверенность, что душа может одолеть своё неразумное начало. Душа обуздывает неразумное начало двумя способами. Во-первых, неразумное начало теряет силу от своего бездействия, а кроме того, оно приучается покоряться разумному началу. Что касается сдерживания удовольствия, заключённого в любовных утехах, насколько те сильнее прочих удовольствий, настолько это сдерживание полезнее и драгоценнее для нашей души. А что не только разумное начало воспитывается хорошими наставлениями и наилучшими законами, но и что силы неразумных стремлений обуздываются не только силой, но и кротко подчиняются, явствует из того, что и стремление к пище, и стремление к любовному соединению, хотя природны и обладают большой силой, хорошо приученные, успокаиваются без усилий. Люди, привыкшие поститься, не испытывают неприятности от своих стремлений. Наоборот, они испытывают трудности тогда, когда едят вопреки своей привычке поститься. У атлетов, хотя они едят много мяса и полны жизненных сил, стремление к любовным утехам остаётся в покое, поскольку они приучены сдерживать свои желания ради Олимпийского венка из цветущей оливы. Поскольку обычай и закон запрещают любовную связь с братом или сестрой, мы знаем, что наши стремления пребывают совершенно неподвижно, словно их сдерживает сама природа, за исключением тех случаев. когда эти стремления поражает мстящее за преступление безумие. Что, же, касается сохранения чистоты до брака, то это полезно, как в прочих отношениях, так и справедливо, чтобы ту девственную чистоту, которую муж требует от своей жены, и жена, в свою очередь, получала от мужа. А если есть необходимость в любовных отношениях до брака, то следует брать то, что разрешено законом. Ведь, то, что противоречит закону, полностью нечестиво. Ибо, закон не понапрасну определяет это. Пренебрежение этим запретом является признаком большой распущенности. Кроме того, распущенность приучает и самого человека, и тех, кто ему подражает, презирать и прочие законы.

Но, воздерживаясь от этих вещей, говорит [Эпиктет), не будь в тягость тем, кто им предан, и не изобличай их, и не разноси повсеместно, что сам ты к ним не причастен. Такие изобличения и осуждения оскорбляют слух, когда упрёки, даже наших наставников, мы не переносим спокойно. Причина этой вражды, как я полагаю, состоит в том, что покуда нас не изобличают, мы думаем, что остаёмся незамеченными, и, по этой причине, нам кажется, что мы безгрешны. А причина этого, в свою очередь. состоит в том, что в суждении о нас самих мы пользуемся мнением внешних людей. Но, если обличитель не только вскроет наши грехи, но, объявляя самого себя безгрешным, словно в состязании, заявит свою победу над нами, тогда, считая, что мы проиграли в сравнении с ним, мы испытываем ещё бóльшую тяжесть, поскольку тот расхваливает себя и тем увеличивает наше недовольство. Но, ещё тягостнее становится от того, что наш антагонист сделался нашим судьей. Такое изобличение вредит самому изобличителю, который, повсюду, ставит себя в пример. Это изобличение увлекает его душу к внешним вещам и побуждает его не к тому, чтобы самому воздерживаться от порока и уличать других ради их же блага, но к тому, чтобы прославляться, уличая других. Относясь так к изобличаемому, он делает своё изобличение ещё неприятнее. Одновременно, это сравнение даёт возможность к самооправданию греха. Ибо, тому человеку легко сказать: «Но, я не философ, как ты», - и, тотчас, оправдать себя в собственных глазах.

[«§ 9. Если сообщат, что кто-то плохо отзывается о тебе, не старайся оправдываться. Напротив, ответь: "Этот человек не знал о прочих моих пороках, иначе, он не ограничился бы, только, этими"».]

Сказанное, как кажется, имеет отношение к проявлению нашего гнева, поскольку от таких известий наш гнев приходит в движение. Подвергаются обвинению наши честолюбие и тщеславие, которые и сами способны возбуждать гнев. Почему же (Эпиктет] призывает нас не оправдываться'? Отчего призывает он признавать себя виновником прочих зол? Разве не кажется, что у такой умеренности отсутствует мера? Или это созвучно поставленной цели - оторвать нашу душу от внешних, по отношению к нам, вещей и обратить её к самой себе, так, чтобы она жила в самой себе, а не во внешних вещах? Оправдывающийся и не довольствующийся собственной совестью и судом Всеведующего Бога, несомненно, желает нравиться людям. Поэтому, если такой человек убедит других своей ложью, что не совершает проступка, то он успокаивается, словно свободный от греха. Ему достаточно убедить своих судей, которых он сам для себя выбрал. Но, если, презирая внешние вещи, он сам станет своим неподкупным судьёй, его грех будет изобличаться свидетельством самого согрешившего. Обвинение самого себя и в других грехах вырывает сами корни честолюбия. Ибо, честолюбие - это сильная страсть, крепко прицепившаяся к нашей душе и обращённая к самой себе. Нам кажется, что мы не стремимся к славе, а на самом деле - стремимся к ней. Мы не замечаем, что это позорная страсть для нашей души - желать приобрести славу своими добрыми деяниями. От нас ускользает, что это желание оскверняет наше благо и не позволяет ему быть благом и первостепенным объектом нашего стремления, если мы выбираем его не ради него самого, а ради сопутствующей ему славы. Ибо, слава становится нашей целью и нашим благом. К ней, неизбежно, при случае, добавляется и справедливость, чтобы с её помощью мы имели возможность прославиться.

Честолюбие представляется полезным людям, обременённым иными страстями. Дело в том, что мы с помощью честолюбия одолеваем множество других пороков. Движимые честолюбием, мы, часто, берёмся за тяжёлые труды, которые нисколько не легче суровых наказаний. Поэтому, честолюбие называют последним покровом страстей, поскольку, когда мы, часто, с помощью честолюбия слагаем с себя прочие страсти, оно ещё сильнее прилипает к нашей душе. Но, в действительности, честолюбие не избавляет от вышеназванных страстей. Оно, лишь, сдерживает их внешние проявления. Ибо, те, кто из-за своего честолюбия не предаются блуду, не прекращают, тем не менее, своих отвратительных фантазий. В результате, выходит, что честолюбие не подавляет прочие страсти и само возрастает из-за сдерживания внешних проявлений прочих страстей. Кажется, что для молодого человека честолюбие, поначалу, полезно, как средство для обуздания страстей молодости. Но, если, с возрастом, честолюбие сохранится, то оно становиться пагубой, ибо, не позволяет нашей душе обратиться к самой себе. Вместо этого, наша душа, разинув рот, взирает на славу внешних вещей. Честолюбие не оставляет душе никакого преимущества в выборе блага, кроме, как исходя из сопутствующей ему славы, а это означает, что душа не может выбирать для себя благо, как таковое. Чего иного, кроме осмеяния, достойны подобные нравы? Люди, наделённые такими нравами, преимущественно, презирают и считают недостойными бóльшую часть рода человеческого, почитая их совершенно никчёмными людьми, однако, некоторых они считают великими и, словно на волоске, виснут на их славе. Искоренить столь сильное стремление к славе не может ничто другое в такой степени, как усмирение нрава и признание собственных пороков. Следует, однако, остерегаться делать это из тщеславия, поскольку, если это будет делаться по-настоящему, то не останется, уже, никакой надежды на славу. Если бы перед нами стояла необходимость действовать так, чтобы никто из людей, даже, не ведал о наших успехах, а о наших неудачах знали все, то это выбило бы из нас жажду славы. Мы, уже, более не мечтали бы о славе, поскольку перестали бы делать из честолюбия то, что мы делаем.

На пути к Свету

Продолжение следует...