✅💜📖 12. СИМПЛИКИЙ: "КОММЕНТАРИЙ НА ЭНХИРИДИОН ЭПИКТЕТА".
XXI
[«Смерть и изгнание и всё, что вызывает страх, пусть будет у тебя ежедневно перед глазами, в особенности, смерть - ибо, так ты никогда не станешь думать ни о чём низком и не пожелаешь ничего сверх меры».]
Вновь, высмеяв мнимые блага внешних вещей и указав на то, что единственным путём к свободе может быть презрение ко всему неподвластному нам, [Эпиктет], исходя из тех же самых основ своей воспитательной системы, опровергает словесные возражения против этих положений, докучающие умам учеников. Возражения гласят, что мы, презирая внешние вещи и не имея, оттого, сил и влияния, испытаем множество зол от тех, кто сильнее нас, если, только, сами не обретём силу или не предпочтём льстить тем, кто сильнее. Ибо, они нас бранят, бьют и всячески издеваются над нами, отнимают наше имущество, отправляют нас в изгнание и, иногда, даже казнят. Но, (Эпиктет] говорит, в ответ на это, что во всём этом нет ничего страшного. В противном случае, вышеназванное всем показалось бы страшным. Мнение об этих вещах, что они, будто бы, страшны, составляет причину страха. Так что, не те, кто сильнее, совершая это, надмеваются (примеч.: надмеваться, надмиться, напыщаться, раздуваться спесью, возноситься гордостью.) над нами. Напротив, наше мнение, что над нами надмеваются и есть то, что нас оскорбляет. Но, мнение и представление об этом принадлежат нам. Стало быть, мы сами над собой надмеваемся. Отсюда явствует, что в этом нет ничего страшного, и что это поношение не заслуживает нашего негодования. Ибо, поношение бывает либо правдивым, либо ложным. Если оно содержит правду, то что нам негодовать, слушая правдивые упрёки? Почему мы, делая это, не гневаемся на себя. а, слыша в свой адрес упрёки, гневаемся? А если это ложные обвинения, то обвинитель сам причиняет себе вред.
Итак, как нам следует поступать? Не позволять фантазиям увлекать нас и не считать, что нас обижают, и не кричать и рыдать, будто мы попали в беду, отвечает нам [Эпиктет]. Напротив, надо дать себе время рассмотреть случившееся, каково оно. Ведь, если у тебя будет время всё обдумать, чтобы внезапность происшедшего не сбивала тебя с толку, то ты, одновременно, и от печали избавишься и получишь возможность начать своё воспитание и определить для себя, в нашей ли власти, или, же, нет находится случившееся. И если ты обнаружишь, что над ними не властен, то можешь добавить к этому, что оно не твоё добро и не твоё зло, и что в твоей власти воспользоваться им, как благом, и, мужественно презирая случившееся, ты сможешь извлечь из него пользу. Не увлекаться фантазиями, более всего, помогает привычка. Если происходит нечто подобное, следует хранить молчание, покуда мы не почувствуем, что внутреннее наше кипение успокоилось и живущая в нас собака, уже, не лает. Говорят, что Сократ, когда был разгневан, всегда, молчал.
К этому, я думаю, нужно, пожалуй, присоединить следующее за ним рассуждение и мысленно установить меж ними связь, сказав так: «Смерть, изгнание и всё, что вызывает страх, пусть будет у тебя, ежедневно, перед глазами», - и присоединить к нему последующее. Ибо, сказав в общедоступной манере обо всём, что происходит извне и, при том, кажется нам страшным, [Эпиктет] замечает, что во всём этом нет ничего страшного, способного нас унизить или причинить нам вред. Напротив, наше мнение об этих вещах - вот то, что унижает и вредит нам. [Эпиктет] предложил, вдобавок, средство, способное помочь против поношений и ударов, чтобы не приходить от всего этого в гнев и не падать дvхом. Не надо позволять своим фантазиям увлекать себя. В отношении изгнания, смерти и ещё более страшных, чем эти, вещей [Эпиктет] предлагает другое средство. Не нужно гнать от себя мысль о них. Напротив, следует, постоянно, ждать, что это, однажды, произойдёт. Ведь, если, с одной стороны, здравый смысл доказывает, что внешнее не является ни добром, ни злом, а с другой - привычка, выработанная нашей фантазией, словно, даёт нам природную способность обыденно относиться к этим вещам, - и мы, уже, не будем падать духом перед тем, что кажется нам страшным, и не станем, чрезмерно, стремиться к тому, что выглядит для нас приятным.
XXII
[«Если ты стремишься к философии, готовься к тому, что из-за этого многие будут тебя осмеивать, говоря: "Откуда ни возьмись, пришёл к нам фwюсоф" и "Откуда у нас такая суровость?". А ты не будь суров. Держись того, что кажется тебе наилучшим, словно ты поставлен на это место богом. И помни, если ты сохранишь свои убеждения, те, кто, прежде, осмеивали тебя, позднее, станут тобой восхищаться. Но, если ты отступишься, подвергнешься двойному осмеянию».]
Побудив всех людей, поскольку они являются людьми, таким множеством наставлений отрешиться от всего внешнего и от желаний его достижения, поскольку оно нам чуждо и, наоборот, искать в самих себе наши добро и зло, что и подобает живым существам, наделённым свободной волей и полноправным в своём желании и выборе, отныне, [Эпиктет] обращает свою речь, по большей части, к тем, кто, уже, несколько преуспел в своём воспитании и стремится к философии. С самого начала [Эпиктет] укрепляет основание этого стремления, указывая на то, что, поначалу, обычно случается с такими людьми, чтобы внезапность происходящего не приводила их в смущение и не сбивала их с пути. Ибо, бóльшая часть людей терпеть не может тех, кто хочет порвать с привычным образом жизни. Иногда, в особенности близкие люди, поскольку считают, что сами они живут ничуть не хуже, высмеивают и издеваются над ними. Стремящихся к философии, порой, бранят за необоснованную заносчивость и стараются выбить из них рвение. Это происходит, отчасти, по причине гнева, отчасти, из зависти. Многие, побеждённые смехом, подтруниванием и бранью, оставили своё предназначение и вернулись к своему прежнему, привычному образу жизни. Насмешка - это презрительная издёвка и унижение с помощью мимики и жестов. Но, дело не ограничивается, только, насмешками и бранью. Бывает так, что философствующие и те, кто помогает им в их начинаниях, подвергаются опасностям и испытаниям. Отчасти, это исходит со стороны домашних, которые, из сострадания, опасаются, как бы те не оказались никчёмными в жизни. Отчасти, их преследуют посторонние люди, побуждаемые завистью к превосходству лучшего образа жизни, а равно, и гневом, поскольку философствующие выказывают своё презрение к ним и к их образу жизни.
В действительности, происходит, что некоторые из стремящихся, по своим природным задаткам и счастливому стечению обстоятельств, к философии и блаженной жизни, но, ещё не проникнутые до конца философией и, до некоторой степени, пребывающие, лишь, в своей фантазии и уповании на превосходство философского образа жизни над жизнью прочих людей, начинают, словно, уже, достигли такой жизни, превозноситься над другими. Это происходит потому, что, на самом деле, они, ещё, ничего не достигли. Ибо, ничто не является столь чуждым философии и счастливой жизни, как надменность и пустая заносчивость, игнорирующая божественный призыв: «Познай самого себя», - который является началом и завершением всякой философии и блаженной жизни. Люди, предающиеся заносчивости, кажутся недостойными ни того, ни другого, поскольку заносчивость эта исходит, вовсе, не от величия духа. Она есть, лишь, пустая напыщенность, вопреки природе изливающая себя на внешнее и оторванная от нашего внутреннего, поскольку здоровое величие души, как и в случае с телом, следует природному состоянию нашего внутреннего, распространяясь в нём равномерно и сохраняя постоянное сопоставление внешнего и внутреннего. Итак, [Эпиктет] призывает стремящихся к философии остерегаться этой страсти, вызывающей ненависть у людей и являющейся, одновременно, причиной того, что против обладателей этого порока легко и справедливо строятся козни. Напротив, [Эпиктет] призывает к чистоте от этого порока. Он призывает обращать внимание не на смех, издевательство и брань, а на то, что есть человек и что подобает ему по природе. Он призывает твёрдо держаться избранной нами счастливой жизни, поскольку к ней направляет нас Бог. Ибо, философия - это величайший из даров, данных людям Богом. Даже, сами насмешники демонстрируют своё глубокое уважение, если, высмеивая наши недостатки, говорят: «Откуда ни возьмись, пришёл к нам философ». А если мы, своим кротким и взвешенным нравом, до конца сохраним нашу цель, то они и сами ещё более изумятся, наблюдая в человеке, прежде высмеянном, красоту и величие философии.
Но, если ты, говорит [Эпиктет], побеждённый их насмешками, бросишь свою цель и вернёшься к прежнему образу жизни, то удостоишься двойного осмеяния. Ибо, первоначальный смех, не имея, уже, к тебе отношения. оборачивается против них самих, после того, как ты, уже, преуспел в своём деле, и те, кто смеялись, стали восхищаться тобой. Если ты уступишь им, то окажешься достойным и того, прежнего, смеха, поскольку ты решил, стоя на котурнах (примеч.: высокий открытый сапог из мягкой кожи на высокой подошве), взять палицу [Геракла] и подойти к философии со своим пошлым и презренным образом жизни. Со всей справедливостью ты станешь мишенью для последующего осмеяния. Ты покинул место в строю, на которое был поставлен, и был выбит с него столь безсильными противниками - смехом, издевательствами и тому подобным. Такой человек будет осмеян дважды, и поделом, причём, здравомыслящие люди согласятся с этим, раз, уж, он спасовал перед насмешками людей неразумных и несправедливых. Этот смех не имел бы к нему никакого отношения, если бы он сохранил своё намерение. Утратив его, он навлёк на себя справедливый и вполне уместный смех.
Эти советы способны помочь сохранить в течение всей жизни лучшие намерения души, не совсем утратившей свои силы. Душе они дают в союзники рвение в хороших делах, сообщающее достаточно сил разумному началу. Это рвение очи щается с помощью разумного начала. Мы любим почести не ради них самих и не ради почитающих нас и не помещаем наше благо вовне. Мы видим в почестях свидетельство того, что обладаем некоторым благом, достойным почести. Поэтому, не следует принимать почести от первого встречного, но, лишь, от людей разумных, свидетельству которых можно верить.
XXIII
[«Если тебе, когда-нибудь, случится иметь дело с внешними вещами из желания кому-то понравиться, знай, что ты погубил свой правильный порядок жизни. Итак, будь доволен, во всяком деле, быть философом. А если ты хочешь, ещё, и казаться кому-то философом, то постарайся, прежде всего, казаться самому себе, и будешь самодостаточен».]
Указав, что нам следует держаться того, что представляется наилучшим и словно поставленным Богом на это место, и подчеркнув, что если ты сохранишь свои благие намерения, то те, кто, прежде, смеялись над тобой, сами станут тобой восхищаться, а если потерпишь поражение, то будешь осмеян дважды, теперь, [Эпиктет] в общем виде говорит, что поворот от самого себя к внешним вещам, совершаемый из желания кому-то понравиться, уничтожает начинание философа, которое требует обращения к самому себе и к Богу. «Будь доволен, во всяком деле, быть философом», - это значит - будь доволен быть хорошим человеком. А если тебе недостаточно, просто, быть хорошим, но ты хочешь, чтобы благо твоё видели все, - поскольку истинное благо и красота видны всем, и с тем бóльшим основанием всякий уверует, что он хорош, если его благое качество будет видно всем, - то и тогда не оглядывайся на внешние вещи и толпу недостойных судей, говорит нам [Эпиктет]. Будь сам хорош для себя, и этого достаточно. Занявшись философией, - эта речь обращена именно к такому человеку, - ты, обращаясь к самому себе, одновременно, и намерение своё сохранишь и станешь судьёй для самого себя, судьёй намного лучшим, чем толпа. Обрати внимание на различие того, что было сказано, прежде, в адрес начинающего своё воспитание, и того, что говорится, теперь, человеку, уже желающему заниматься философией. В первом случае [Эпиктет] говорил: «Не желай, чтобы казалось, что ты что-то знаешь», - поскольку тот человек хотел казаться знающим в глазах людей внешних и восхищался внешней славой, ещё, не будучи, в достаточной степени, судьёй самого себя. Теперь, же, когда этот человек в большей степени готов обратиться к самому себе и хочет казаться хорошим, видя в этом свидетельство того, что он хороший, (Эпиктет]rоворит так: «Удовольствуйся быть хорошим». А если ты хочешь, ещё и казаться хорошим и хочешь, впредь, оставаться судьёй самого себя, то: «Кажись хорошим самому себе и этого будет достаточно», - говорит [Эпиктет].
Не содержит ли эта глава ещё какой-нибудь иной смысл? Ибо, я восхищаюсь этим человеком, осторожно пользующимся своими словами. Всякий раз, когда он говорит такое, что может быть превратно понято, он умеет это, тут же, исправить. Стало быть, если ты останешься при своих намерениях, твои насмешники, позднее, станут восхищаться тобой, а если склонишься перед ними, станешь объектом двойного осмеяния. И, поскольку могло показаться, что он ставит своего слушателя в зависимость от внешнего суждения, [Эпиктет] отзывает его назад от внешних вещей и от желания казаться чем-то в глазах внешних людей - желания, влекущего нашу душу вовне и марающего её, и возвращает слушателя к самому себе и к собственному суждению - очищенному, свободному от суетности и, уже, доставляющему некоторую пользу. Ибо, если разумным судьям ты кажешься хорошим, то это, действительно, достаточное свидетельство того, что ты являешься хорошим. Я думаю, что [Эпиктет] сказал, имея в виду, именно, это: «Кажись хорошим самому себе и этого будет достаточно».